Карающий меч удовольствий
Шрифт:
Никопола холодно уставилась на меня.
— «Пусть ненавидят, лишь бы боялись» [40] . Если ты преуспеешь в жизни, дорогой, тебя будут ненавидеть. Никогда не забывай об этом. Ты будешь ломать людей, так же как нарушать законы, и безо всяких угрызений совести. Так ты еще хочешь идти по этому пути?
Живые детские жестокие воспоминания о смерти Тиберия Гракха внезапно вспыхнули в моей памяти. Вот плата за промахи. Но какова альтернатива? Бесцельная жизнь, которую я теперь веду, — медленное, поверхностное движение к безвестной могиле, — жалкое существование? Я подумал о могилах,
40
«Пусть ненавидят, лишь бы боялись» — слова Артея из названной его именем трагедии Акция. По свидетельству Светония («Калигула»), это было любимейшим изречением императора Калигулы.
— Да, — ответил я, и мой голос не дрогнул. — Хочу.
Но когда я смотрел на нее, находящуюся невыносимо близка ко мне, так, что запах ее духов щекотал мне ноздри, смешиваясь со сладким запахом светильника, мое новообретенное желание сквозило в холодных словах, которыми она — как мне казалось, из боязни собственного глубоко спрятанного порыва — поставила барьер между нами. Я подался вперед и положил руку на ее плечо и, теперь весь горя, сказал:
— Но ты же об этом знаешь! Ты знала все наперед, до того, как я пришел. Ты знала…
Никопола отодвинула свое плечо быстрым, но ласковым движением. Ее дыхание слегка участилось, но она сказала холодным, насмешливым тоном:
— Я не столь мудра, как ты себе воображаешь, мой дорогой. И это ты тоже узнаешь со временем. А теперь ты должен идти. Я ожидаю других гостей. Но я рада, что ты зашел.
Я в смущении поднялся на ноги:
— Когда я увижу тебя снова?
В первый раз она заколебалась. Наконец сказала:
— Это ты должен решить, Луций. Это одно из тех решений, которые должен принять только ты. Но не раньше твоей свадьбы. Думаю, ты поймешь, когда наступит время. А может, оно и вовсе никогда не наступит.
Никопола поднялась с ложа и подошла к шкафчику, стоящему в углу комнаты. С одной из полок она взяла затейливо выполненную маленькую фигурку Аполлона и вручила ее мне. Я повертел ее в руках, удивляясь терпеливому мастерству, которое превратило обыкновенный обломок слоновой кости в божественный образ со всем присущим ему великолепием. На подставке была изящно начертанная надпись. Всего три слова: дельфийский девиз.
— «Познай самого себя», — прочитал я вслух и покачал головой.
Неужели мои двадцать лет так ничему меня и не научили?
— Я никогда прежде не дарила тебе подарков. Хочу подарить сейчас это. Ни один человек не может бороться в одиночку, Луций. Ты об этом еще узнаешь.
Никопола умолкла. В первый раз она показалась неловкой, неуверенной в себе. Я стоял перед ней, держа фигурку, зная, что должен уйти, но не решаясь оставить ее.
— Прощай, мой дорогой, — сказала она и отвернулась. — Желаю тебе счастья в браке.
Я хотел было ответить, но не мог ничего сказать. С унылым видом я вышел, даже не попрощавшись.
Глава 4
Прошлой ночью в неясном и путаном кошмаре я в первый раз увидел Элию с тех пор, как она умерла. Она явилась мне такой, как в тот день, мы были помолвлены, — слабая, разгневанная и отрешенная, черты ее бледного лица острые и бескомпромиссные, руки сложены в подоле, а черные волосы гладко зачесаны назад и завязаны узлом на шее. Она посмотрела на меня в моем
Мой отец на праздновании нашей помолвки был доволен, и на то у него была причина. Когда мы с Элией встретились в первый раз, родственники и друзья обступили нас толпой, чтобы поздравить. Он стоял рядом со мной и внимательно следил, не желая упустить момента злорадного торжества, когда Элия встала со стула с помощью своей матери и неуклюже заковыляла на изуродованной ступне, как подстреленная на болоте и охромевшая птица перед охотником. Когда она впервые увидела в кругу смеющихся и шутящих гостей лицо мужчины, за которого должна была выйти замуж, холодное молчание красноречиво говорило о том, что никакого мостика симпатии никогда не может возникнуть между нами. Мы — жертвы грязной шутки — смотрели во все глаза друг на друга в молчаливом ужасе. Но стандартные слова были произнесены, я взял ледяную руку Элии в свою ладонь, и нас обручили.
В долгие часы возлияния, которые последовали за этим, мы сидели рядом, ни разу не заговорив друг с другом, в то время как гости объедались и поднимали в нашу честь тосты все менее и менее разбавленным вином. Подарки, которые по требованиям обычая я должен был сделать своей будущей жене, лежали на краю стола нераспечатанными. Только один раз я взглянул на левую руку Элии — обручальное кольцо, обвивающее тонкий палец, казалось силком, который был накинут на нас обоих, молчаливым знаком тюремного заключения. Говорят, что этот палец выбран из-за того, что тонкий нерв идет от него именно прямо к сердцу.
Мы поженились месяц спустя, в унылый декабрьский день, обещавший снегопад. Изысканный праздничный наряд, в котором была Элия, — короткая туника с двойным бантом, шафрановый плащ, огненно-красная вуаль, венок из майорана и вербены, водруженный на ее высокую искусную прическу, — все это сделалось бессмысленным от явного усиления ее самоотстраненности. Она казалась куклой, фигуркой, которую сельские жители развешивают на ветвях деревьев и украшают безделушками — колокольчиками, ленточками или кусочками блестящего металла, который звенит и шелестит на ветру.
Мой отец и его невеста, наоборот, почти до пародии свели своим энтузиазмом каждый ритуал, предписываемый процедурой венчания. Прорицатель не заколол для них жертвенную свинью, как сделал это для нас, — счастливые и пьяные после двойной свадьбы, они переступили порог своего нового дома, пока флейты пронзительно визжали на улице, а дети в свете дымящихся факелов обстреливали их орехами. Нам были предназначены лишь немногочисленные добрые пожелания, но никакой подвыпившей толпы, провожающей нас до порога, не было. Если бы даже наши гости инстинктивно не чувствовали в нашем двойном уродстве злого предзнаменования, они все равно бы отступили под моим гневом и болезненным презрением Элии.