Карающий меч удовольствий
Шрифт:
— Она бесплодна. Я желаю наследника.
— Это, конечно, прекрасно подойдет. Я полагаю также — пожалуйста, прости мою дерзость, — что ее личные убеждения могут причинить тебе некоторые затруднения в твоем нынешнем положении. Она, к примеру, подруга Публия Сульпиция, я верно полагаю?
Я кивнул.
— Да, я понимаю. Думаю, смогу пообещать тебе, что жрецы не выступят против развода на основании, о котором ты заявил. Полагаю, у тебя на уме имеется другая кандидатура на место жены?
— Если она захочет. Она вдова. Не молодая, но я и сам уже не молод.
— И родовитая, — ласково добавил Сцевола, — она должна быть из хорошего рода, Луций.
— Да.
— Цециллия Метелла, — сказал он как бы про себя.
Я был искренне поражен.
— Откуда ты знаешь? Я же ни с кем не говорил об этом!
— Это не так уж и трудно. Если бы я был на твоем месте, — а мне ничего не стоит поставить себя на твое место, Луций, — то сделал бы такой же выбор. Вдова Скавра. Дочь и сестра консулов. Представительница самого выдающегося рода в Риме.
— Ты мне поможешь? — Теперь я оставил всякое притворство. Это была искренняя просьба.
— Да, я помогу тебе. Не думаю, что это будет уж слишком трудно, но не теперь, Луций. И есть веские причины помочь тебе. Рим в смертельной опасности. В такие времена мы все должны идти на риск ради своих убеждений. Полагаю, мы понимаем друг друга.
Мы остановились у подножия Палатинского холма и повернулись друг к другу лицом.
— Я оставлю тебя здесь, — сказал Сцевола. — Спи спокойно, консул. Рим теперь под твоей охраной.
Ирония, имевшая место в тех удостоенных временем словах, казалось, повисла в ночном воздухе, когда он торопливо уходил от меня — худая тень за дымящимися факелами его рабов.
Сын Помпея оказался, как и говорил Сцевола, наиприятнейшим молодым человеком. Ясно было также, с момента их первой встречи, что его сердечность и искренность произвели на Корнелию глубокое впечатление. Все страхи, которые могли бы возникнуть у меня, исчезли — стоило лишь увидеть ее лицо, когда она говорила с ним; глаза, сияющие от удовольствия. Ее бледное рефлексивное спокойствие превратилось в оживление. Я никогда не подозревал, что она способна на что-то подобное.
«Такое редко встречается, — думал я, наблюдая за ними, так приятно поглощенными друг другом, — чтобы общественные обязанности и личные привязанности объединялись с таким неподдельным согласием. В браке по расчету есть, по мнению наших мудрых предков, довольно много здравого смысла. Молодые люди легко наносят друг другу раны. Зачастую они не видят, в ком заключается их настоящее счастье. Если я и пренебрегал Корнелией, Фортуна так устроила дела, что теперь я компенсировал все недоданное ей».
Клелия восприняла этот брак точно так же, как она воспринимала теперь все в наших отношениях — с настороженной и официальной вежливостью. Она готовила Корнелию к ее новой жизни со спокойным умением, не проявляя ни эмоций, ни сожаления. Словно зная мои мнимые убеждения, она пародировала покорность и компетентность матроны Старой Республики. Она вела огромный дом так, что даже Катон [92] не смог бы найти изъяна. Что бы я ни приказал, выполнялось безо всяких вопросов — Клелия никогда не противилась мне открыто. Но как муж и жена мы были фактически уже давно в разводе. Наша жизнь вошла в традиционное русло отдаленной любезности с моей стороны и достойного повиновения — с ее.
92
Порций
«По крайней мере, — убеждал я сам себя, — она расстанется со мной без сожалений».
Наше несходство было столь глубоко, что для нее не оставалось места — даже если бы она того и пожелала — в той новой жизни, что открывалась для меня. Я сначала опасался за те близкие и нежные отношения, которые установились у нее с Корнелией. Мне вовсе не хотелось ни уничтожать их, ни делать ее врагом моей единственной дочери. Но Корнелия была погружена в переживания и мечты первой любви; она за один короткий месяц неожиданно выросла из той поддержки, что оказывала ей Клелия и от которой она так долго зависела.
Когда я разводился с Клелией, сожаления, которые Корнелия высказала, были, или казались, небрежными; она, возможно, ощутила лишь потерю своей старой приятельницы, не больше.
Молодой Помпей и Корнелия поженились спокойно, без вычурных церемоний, спустя приблизительно три месяца после моего избрания консулом, и переехали в небольшой, но приятный домик на Квиринале. Я лично выбирал этот дом и отвлекался от исполнения срочных общественных обязанностей, которые тогда занимали меня, контролируя художественное оформление и совещаясь с художником-этруском, которого сам нанял расписывать фрески. Этот дом был моим свадебным подарком, и счастье на лице моей дочери, когда она в первый раз вошла в него, было достаточной наградой за мои труды и боль. Теперь на короткое время мы с Клелией остались один на один.
Вскоре после этого Сцевола назначил мне встречу в его доме вечером определенного дня, чтобы обсудить вопрос, в котором я был лично заинтересован. Мне сразу стало ясно, что это за вопрос. Хотя я и был консулом, хотя и обладал вместе с Помпеем верховной властью в Риме, я чувствовал какую-то нервную нерешительность, сухость в горле — все признаки, какие давали о себе знать перед генеральным сражением, — пока шел на встречу по узким улочкам.
Когда я пришел, она уже была там со своим отцом и разговаривала тем самым высоким, высокомерным голосом с нотками сардонического юмора, который никогда впоследствии не переставал задевать и возбуждать меня. Она была высокой, крепкого сложения женщиной с точеным носом, присущим всем представителям рода Метеллов, с длинными умелыми, почти мужскими руками. Ее кожа загорела до коричневого цвета, как у простой крестьянки; ее сапфировые глаза, когда я подходил к ней, встретили мой взгляд, оценивая меня с юмором и знанием, словно я раб или конь. Ее наряд был самым прекрасным из тех, какие только мог дать ей Рим; она носила его с небрежным безразличием, которое лишь усиливало ее властную и породистую стать. Ее отец, стоящий рядом с ней в одеянии духовного лица, казался бледным скромным отражением этой великолепной и властной женщины.
Сцевола вышел вперед и взял меня за руку.
— Луций, — сказал он, — я имею честь представить тебе Метелла Далматия, верховного жреца в Риме.
Я поклонился старику, и тот склонил голову в церемонном, но все же учтивом поклоне. Мы уже встречались принародно на церемониях, последовавших за моим избранием, но никогда не разговаривали приватно.
— А это — его дочь, Цециллия Метелла, вдова Скавра. Консул Луций Корнелий Сулла.
Она протянула руку и пожала мою ладонь крепким рукопожатием. Она не опускала глаз. Ее рыжеватые вьющиеся волосы были, вопреки моде, коротко подрезаны, почти как у мужчины.