Кардиффская команда
Шрифт:
– Поддерживаю тонус своего краника в соответствии с доброй медленной лаской.
Греческий мальчик, сколько лет ему там, приносит свою сорочку и мраморные камешки в церковь. Это для Пенни, правильно?
– Ей хочется скрестить спорт с Эросом. Повернись сюда и смотри в текст. Сколько лет? Ну, детство закончилось: у него уже есть поросль на лобке, или ephebaion, таким образом, он - ephebos, а уже не pais. Итак, в первой строке мы имеем хорошо прочесанное ягнячье руно, материал для его широкополой войлочной шляпы.
–
– Затем - его двойная пряжка, что-то вроде большой английской булавки, чтобы хламида на плече держалась. Это была такая короткая рубашка, только-только задницу прикрывала, а спереди довольно либерально незастегнута.
– Славные они люди были, эти древние греки.
– Затем его массажная лопаточка, стригиль, здесь она называется stlenggis.
– Соскребать масло и пыль после борьбы.
– Фляжку с маслом он оставляет себе. Она сделана в форме члена и мошонки, очень правдоподобная модель, а позади - маленькая рукоятка для ремешка и, предположительно, затычки. Оливковое масло, приправленное ароматом укропа или лаванды.
– Всё лучше и лучше.
– Потом его лук, и верный шар, и праща, и до дыр заношенная хламида, gloiopotin, что, как я видел в переводах, означает пропотевшая насквозь.
– Ням-ням.
– Однако gloios - это та гуща, которую соскребают стригилем: масло, пот и пыль борцовской арены. За хорошо проведенное детство.
– И это - показуха для бога Гермеса? В честь которого твой спортзал назвали?
– Не очень-то правильно и назвали, разве нет?
БЕСКОНЕЧНЫЙ, НО ОГРАНИЧЕННЫЙ
Потеки грязи и клочья травы на фуфайках, левое колено у Марка содрано, правая щека Уолта расцарапана и носки сваливаются - они скинули башмаки, заляпанные глиной, возле комнатки консьержки, заслужив ее одобрительную улыбку. Манеры месье Бордо безупречны, свидетелем чему - кулек цветов, которые он ей приносит время от времени, его готовность обмениваться интересными новостями округи и без проволочек уплачиваемая рента.
– Всегда держись хорошей стороны консьержек, сказал Марк уже в квартире.
– Я Сэму постоянно твержу, ответил Уолт, заталкивая Марка в спальню, что да, "Робинзон Крузо" - книга, лучше которой книги быть почти не может, но "Дон Кихот" все-таки лучше. Мы когда-то, давно еще, считали самой лучшей книгой на свете "Таинственный остров". А Сэм говорит, что "Дон Кихот" не идет по прямой, а "Робинзон Крузо" - идет. Не смей двигаться: стой вот тут.
– Прежде чем ты приступишь к вещам, позволяемым только друзьями да очень дружелюбными братьями, обогати-ка банную салфетку горячей водой с мылом, принеси пузырек спирта для растирания, йода и бинт - и моток пластыря. И захвати мази с антисептиком для своей щеки.
– Сэма бы сюда. Он обожает играть в больницу. Мыло и вода. Ну ты и выкинул крендель своим коленом. Начисто содрал.
– Ууф! Помочи
– Нет, я. Йодом жечь будет как не знаю что. Надо ножницы для бинта. Ножницы, ножницы. А может, Сэм и прав насчет "Робинзона Крузо", знаешь? Можно себя представить Робинзоном, особенно в дождливый день или где-нибудь в деревне, а Дон Кихотом - фигушки. Подержи пластырь, пока отрежу. А консьержке знаешь что нравится - как у тебя шорты спереди выпирают.
– Воображать себя Робинзоном Крузо - значит, вести себя как Дон Кихот, разве не так? Теперь иди умойся и щеку мазью намажь.
– Ладно, только не шевелись. Стой вот тут, как Калист Дельма на своем памятнике. Я физиономией тоже крендель выписал.
– Мы оба улучшим экологию этой квартиры, если примем душ.
– Когда я тебя раздену. Нагибайся - вот и фуфайка слезла. Живот подтяни - шорты сползают. Задери ногу - один длинный носок, воняет в большом пальце.
Другую ногу. Теперь выверни суспензорий и скатывай вниз.
– А ты уже рылом туда, вынюхиваешь.
– Не насмехайся над умственно отсталым.
– Отсталый! Уолт, да ты же просто гений какой-то. Какой именно - Бог знает. А я тебя раздену?
– Придется ли тебе, в смысле?
– Друзья есть друзья.
– Как-то раз днем мы с Сэмом одевали и раздевали друг друга где-то с час, наверное. Пенни сказала, что в лечебнице для душевнобольных держат более талантливых. Ты раздуваешься и увеличиваешься.
– Когда Кокто(73) был моложе тебя, он впервые в жизни увидел обнаженного мальчика в деревне, на ферме, и моментально грохнулся в обморок.
– Симпатичный наверное мальчишка был, а? Ни братьев тебе, ни раздевалок, ни бассейнов?
– Тогда - нет. Воображаю себе неотесанного парнишку с копной непослушных волос, красные локти и коленки, по-собачьи загребающего в утином пруду. Пример классической паники, встречи с Паном, когда сердце в пятки уходит.
– Когда я впервые увидал тебя, друг Марк, у меня возникло очень смешное и странное ощущение - ревность и презрение к тому же. Сэм сказал, что ты симпатичный, а у нас с Сэмом как бы разум один на двоих, как ты знаешь. У тебя не прическа была, а ужас, глаза - из одних ресниц, и дурацкая ухмылка впридачу.
И на тебе была ночнушка Пенни.
– Ты на свою мать похож - такой же любящий. Руки подыми, снимем заскорузлую фуфайку, всю в траве.
– Сразу грохнулся в обморок. Вероятно до усрачки перепугал деревенского мальчишку. Носки оставь на потом.
– Если уж говорить, у когочто торчит.
– Мы же в душ вместе пойдем, правильно?
– Вот твоя улыбка кокленского курсанта, как Пенни выражается. Не глаза, а щелочки, подбородок выпячен, рот скривился. На менее симпатичном личике это выглядело бы самодовольной ухмылкой. Сэм может тебя в точности изобразить.