Кардиффская команда
Шрифт:
– И ты душевно веришь, что младший братец сойдет с ума от счастья прежде, чем у него волосы в трусиках заведутся.
– У него уже немного есть. У старшего - клевая густая рощица, как у тебя и Жан-Люка в спортзале.
Марк выдохнул улыбку, притянул Уолта поближе и поцеловал в пупок.
– Ты в самом деле умастил письку лакрицей. У тебя колени дрожат, парнишка.
– С ума схожу.
– Ты пахнешь солнышком, травой и мальчиком.
27
Стоило "роллсу" тихонько укатиться, как Сайрил рванул наверх к Марку, грохоча по
Он уже развязывал галстук, когда Марк открыл ему дверь.
– Когда поднимался, слышал твою пишущую машинку, сказал Сайрил после бодрого привет.
– Не понимаю, каким образом, ответил Марк. Хвастался в письме старому другу о том, как я сейчас живу, и выпустил добрую половину. Он мне не поверит.
Сайрил в спальне развешивал на плечики рубашку, пиджак и брюки. Из коробки в углу, на которой Сэм печатными буквами написал БЭТМЭНСКИЙ ПРИКИД САЙРИЛА, он вытащил красную спортивную рубашку, короткие белые брючки, длинные синие носки, трусики стиля микро и обтерханные тенниски, когда-то - Уолта.
– Сегодня утром - сорок отжиманий, сказал он.
28
Пенни, свернувшись калачиком в кресле, читала "Le Charretier de la "Providence""(62) Сименона. Деревенский денек, сияющий, синенебый и теплый, продвигался к полудню. Они с Уолтом вышли рано утром, сели на поезд от Звезды до Вернона, где на площади выпили кофе и прошли восемь километров до коттеджа, беседуя с коровами, лошадьми и почтальонами на велосипедах. Уолт всю дорогу был живым собеседником. В конюшне осталась одна лошадь - та, которую хозяин взнуздал, чтобы ехать на рынок, крупное серое животное, дружелюбное, как собачонка: ее не привязывали, и время от времени она пускалась бродить по двору среди наседок.
Уолт босиком пропалывал граблями старую цветочную клумбу, откуда выдергивал сорняки и траву.
– Я всю землю переворачиваю и хорошенько перемешиваю, правильно?
В ста метрах по узкоколейке лесного склада туда-сюда катался маленький поезд, и его машинист в кабинке за небольшим паровозиком раскрыл большой зонт, под которым и стоял, ссутулившись.
– Да. Надо взрыхлить поглубже. У тебя спина похожа на шведскую ячменную печенюшку.
– А я и сам весь таким стану, как только семена посажу. Циннии и астры. Грязь между пальцами - это здорово.
– Да уже поздно, наверное, сажать циннии с астрами, но нас это не смутит.
Накидай дёрна лопатой, полей водой и воткни несколько семян.
– А потом надейся и наблюдай.
Двух лошадей вела маленькая девочка, дет восьми-десяти, в красном платьице - в вытянутой руке она несла свою куклу.
– Лопата, лопата. А-а, она в сарае. А где пакеты с семенами?
– У тебя за спиной, в мешке. Если ты сбросишь всю одежду с себя, как ты это сейчас делаешь, кажется, то начнешь с собой играть и о цветоводстве забудешь.
– Мнэ. Ну, может, самую чуточку, смеху ради. Я должен был родиться ирокезом, маис в Огайо выращивать.
– И чашку - зачерпывать и медленно поливать. А потом над каждым маленький холмик навали.
– А когда писька у меня будет со смуглой кожей, винно-синей, с толстыми венами, как у Марка?
– Когда дорастешь до его лет, судя по всему. Природа сама за такими вещами следит.
– С помощью Марка.
– Ведро наливай примерно наполовину, а то слишком тяжело. Марк тебе завидует.
Говорит, что сам был отсталым, робким и забитым. Не могу себе ясно представить его родителей. Обычные славные люди, насколько могу судить.
– А потом он попался нам. Он до сих пор робкий. Это как бы мило.
– Я знаю. Думаю, он нам не совсем верит. А ты не смог бы, раз уж ты такой практичный, притащить термос с супом, две чашки, пакетики с бутербродами и ложки, чтобы мы устроили fete champetre(63) прямо тут, в саду?
– Клянусь Пуленком(64).
29
Уолт вытащил два одеяла - загорать.
– Вон тот трактор, который едва слышно, сказал он, сюда не ближе всех остальных, поэтому можно валяться на солнышке, как датчанам у себя на задних дворах, как новым каледонцам. Из-за забора все видно, не надо даже голову просовывать, как это сделал однажды пацан, тот, что весь в веснушках, когда мы с Марком тут были.
– И увидел прекрасного маленького мальчика и прекрасного большого мальчика, которые либо нежились на солнышке, либо занимались такими вещами, о которых он до сих пор размышляет.
– Я уже не маленький мальчик, разве нет, а Марк весь уже вырос, правда?
– Он большой мальчик.
– А может я свою мышку ласкал, чтобы она себя нелюбимой не чувствовала. Марку нравится быть моим старшим братом, знаешь?
– Дэйзи считает, что он изумителен, судя по тому, что я ей рассказывала. Уолт, милый, раз уж мы тут сельскую оргию устроили, резвимся в Аркадии, мне бы еще кофе и маленький глоточек арманьяка - он в буфете стоит. И подушку. Носи по одному, и бегать душить свою мышку не стоит. Где одеяла расстелить? Здесь?
– Сейчас вернусь, вместе с мышкой, сначала кофе. Сахар один, правильно?
Уолт вернулся, едва ли не на цыпочках, кофе в одной руке, бренди в другой, балансируя подушкой на голове.
– Сэм обзавидуется, когда я ему скажу, что принес тебе сразу три вещи. Официант у "Бальзака" мог бы еще шесть кофе принести и тарелку с ветчиной и сыром.
– Вся эта сладостная тишь на меня влияет, произнесла Пенни. Возраст этого сада несравним с возрастом зданий и улиц в городах. Старая груша вон там знает, что существует, в то время как Эйфелева башня - нет. Какое возбуждение должно быть у нее в цветках, листьях и плодах. Ей нравятся дождь и солнце, она уходит в себя, прочь от мороза и пронизывающих ветров. Их привезли сюда римляне - вместе с яблонями, а римляне получили их от греков. Они происходят из очень древних цивилизаций Персии и может быть даже издалека, из Китая.