Кардонийская петля
Шрифт:
– Адигены лучше Компании!
– Вы правильно поступили, консул!
– Ушер превыше всего!
Люди хлопают, на их лицах улыбки. Впервые за несколько месяцев на их лицах улыбки: они верят в счастливое окончание войны. Адигены гарантируют мир, Ушер остался в Унигарте, архипелаг остался свободным, Компания потерпела поражение. Люди довольны. Они всё ещё плохо едят, показывают документы на каждом углу и боятся призыва в армию, но они уже знают, что на передовой перестали стрелять.
И люди хлопают. Улыбаются и хлопают.
– Да здравствует консул Дагомаро!
Винчер улыбается
Дагомаро медленно заваливается назад, его подхватывают телохранители.
Ещё один выстрел. На этот раз из короткоствола.
– Да здравствует Приота! – Это кричит юнец с дымящимся револьвером в руке. У него соломенные волосы и зелёные глаза, в которых пылает лютая ненависть.
– Смерть волосатикам!
Сделать что-либо ещё пареньку не позволяют: агенты в штатском прижимают его к земле и начинают избивать.
Женщина громко кричит.
– Консула убили!
– Приотские бандиты убили консула!
– Землеройки убили Дагомаро!!
Избитого паренька вяжут, его лицо окровавлено, но он смеётся, начальник охраны зовет врача, зеваки давят, стараясь разглядеть полулежащего на руках телохранителя консула. Зеваки хотят увидеть последние секунды жизни первого человека Кардонии. Зевакам интересно, они понимают, что попали в историю, и напирают.
А Винчер Дагомаро шепчет:
– Кира…
И закрывает глаза. Ему не больно. Ему горько.
Эпилог,
в котором дар Антонио предаётся воспоминаниям, а Помпилио и Кира держатся за руки
Небольшой городок Даген Тур был настолько провинциальным, насколько это вообще возможно на Линге. Казалось, что более замшелого захолустья не сыскать, но так казалось только тем, кто мало путешествовал по «золотой» планете Ожерелья, кто не понимал, как живут её обитатели. Даген Тур был обыкновенным: тихий, полусонный, ему следовало бы навеки затеряться среди остальных «медвежьих углов», названия которых ни о чём не говорят даже профессиональным историкам, однако тысячу лет назад городок настолько приглянулся Флавио Кахлесу, основателю знаменитой династии лингийских даров, что он объявил Даген Тур второй родиной, и с тех пор, пока старый Фабрицио не передал владение Помпилио, город управлялся непосредственно короной, что позволило провинциальным дагентурцам вдоволь наглядеться и на даров, и на архиепископов, и на высших военных чинов, а также инопланетных королей, богдыханов, президентов и прочих сильных мира сего и миров Герметикона. Но даже их, ко всему привычных лингийских провинциалов, поразил размах праздника, устроенного в честь бракосочетания Помпилио.
Начать с того, что город вырос вдвое: шатры, павильоны и палатки протянулись до самых гор. Близлежащие поля превратились в полигоны для цеппелей, а все дома старого города были арендованы
– Волнуешься? – негромко осведомился Антонио.
– Не особенно, – в тон брату ответил Помпилио.
– В такой день трудно оставаться спокойным.
– Почему?
– Потому что решение о женитьбе – последнее, которое ты принял самостоятельно, – рассмеялся Антонио.
– Хочешь сказать, что я вру?
– Именно, – спокойно отозвался дар, и по его губам змеёй скользнула лёгкая усмешка. – Не забывай, что я через это прошёл.
– Ты другой.
– В данных обстоятельствах это не имеет значения.
Помпилио свёл брови, демонстрируя неудовольствие замечанием брата, но уже через мгновение тоже улыбнулся:
– Не то чтобы волнуюсь, просто чувствую себя странно.
Они замерли у алтаря, два Кахлеса, два отчаянно похожих друг на друга адигена, облачённых в классические месвары: Помпилио в белый, Антонио в золотой. А рядом с Кахлесами дремал в специально принесённом кресле старый Гелле, архиепископ Линги. В последнее время он сильно сдал, но настоял на том, что лично проведёт церемонию «для этого мальчишки».
– Всё, как должно быть, – продолжил Помпилио. – Но…
– Не хватает главного, – подсказал Антонио.
– Именно.
– Какого-то чувства…
– Не думал, что ты в этом разбираешься. – Младший Кахлес вновь улыбнулся. – Ты не раз говорил, что чувства мешают.
– Чувства не всегда делают нас слабыми, брат, – произнёс Антонио. – Иногда они помогают жить.
– Не надо меня утешать, брат, я сознательно сделал выбор.
– Потому что пожалел?
– Нет, – коротко отозвался дер Даген Тур.
– Неужели полюбил?
– Тоже нет.
– Тогда почему?
На этот вопрос у Помпилио не нашлось ответа. Или же он не хотел его давать.
Дар Кахлес подождал, выдержал паузу, во время которой сдержанно кивнул усаживающемуся в первый ряд Нестору, и негромко произнёс:
– Как бы там ни было, брат, сейчас всё изменится. Сейчас ты увидишь самую прекрасную девушку Герметикона, и твоё сердце сожмётся.
– Самую прекрасную? – недоверчиво переспросил Помпилио.
Но дар больше не шутил.
– Да, – серьёзно подтвердил Антонио. – В этот день они самые прекрасные. В этот день им нет равных. А потому забудь о странных чувствах, брат, и сделай свою избранницу счастливой.
– Даже если я её не люблю?
– Даже в этом случае, – подтвердил дар. – Сегодня ты должен её любить. Искренне любить.
Помпилио хотел ответить, но прошелестело: «Невеста!», и взоры устремились к распахнувшимся вратам: на пороге собора остановилась Кира, которую поддерживал под руку верзийский дар Дерек. Верзиец, как и положено, в праздничном золотом месваре, а Кира – в кисле. В традиционном адигенском платье невесты. В архаичном, по современным меркам, весьма строгом, но изысканном в своём совершенстве платье.