Карелия

Гордон-Off Юлия

Почему я была уверена, что за мной пришлют легковушку, я не знаю, но вид побитой жизнью фронтовой полуторки вогнал меня в столбняк и ему не помешал даже промчавшийся мимо меня верзила насквозь провонявший бензином, распахнул дверь и до меня донеслось:

— Где тут этот Луговых?! Ехать пора, мне начальство голову снимет!

Что уж ему отвечали, не знаю, но он выскочил и уставился на меня.

— Это ж баба! Не, так не бывает! Ты же не главный старшина? Меня ж убьют если я ЭТО привезу… — Я вынырнула из нирваны.

— Товарищ водитель! У вас приказ есть?

— Есть.

— Так давайте его выполнять, а наши принадлежности обсудите как-нибудь потом. Я главстаршина Луговых! За мной машину обещали прислать из разведотдела округа…

— Ну, ничё так… Девка, пигалица и главная

старшина! Да мне в автобате никто не поверит!

— Я всё слышу! Мне в кабину или в кузов?

— Да, грязно в кузове… В кабину лучше, хоть и тесно…

— Добро! Поехали! Сколько ехать то?

— За полчасика успеем…

— Мало как-то…

— Так, а чего… Мне сказали на станцию, там в поезд посадить…

— Понято, едем?!

Подняли меня ни свет ни заря, а ночи сейчас и без того длинные, сегодня вообще самая длинная. Вот и ехали мы, по снежным заносам иногда буксуя, но продвигались вперёд среди окружающего снежного безмолвия, почти по рассказам Джека Лондона…

Станция, вернее полустанок, обозначал себя единственной лампочкой над какой-то дверью. Поезд всего из пяти-шести вагонов и пары прицепленных платформ ждали не очень долго, я даже замёрзнуть не успела, только лицо всё время прихватывало и пришлось кутаться в платок и тереть щёки. В полутёмном вагоне, где весь свет давали пара установленных в концах керосиновых ламп "Летучая мышь", часть окон были забиты разномастной фанерой какими-то досками с торчащей местами конопаткой тряпками и ватой. Было натоплено, не жарко, но по сравнению с уличным морозом градусов четырнадцать, даже пар изо рта не идёт. Из разных концов из тёмных купе раздавался разнокалиберный храп. Замотанная как бочонок проводница посмотрела бумажку, вручённую ей водителем, и махнула лампой мне в вагон, я, не прощаясь, нырнула в вагонную темень, почти одновременно с отправлением. Часа через три всё ещё в темноте нас стали высаживать на Московской сортировочной, о чём узнала потом со слов встречающего. От обилия путей и загромоздивших их эшелонов я даже успела растеряться, как услышала уже ставшее моей кармой:

— Товарищ главстаршина! Товарищ Луговых! Кто видел этого старшину! — и парочка весьма не печатных оборотов для лирической связки фраз предложения. Я пробилась к голосящему толстяку в полушубке:

— Я главстаршина Луговых! Это наверно вы за мной…

— Вот же черти их… Извините! Лейтенант Перовский! Следуйте за мной!

В машине, теперь уже знакомой эМке с тем же говорливым водителем с фамилией Мышаков, мы скоро оказались в каком-то заваленном снегом дворе, где среди этих снежных терриконов было отвоёвано немного места для пары машин и тропинок к дверям. И буквально через полминуты меня на правах старого знакомого радостно тискал ничуть не изменившийся Митрич. Потом подобрался и потащил в свои владения, торопя, что времени мало. На свои вещи смотрела, как на встреченных после долгой разлуки друзей детства. Одежда была аккуратно сложена, к моему удивлению везде, где нужно были уже нашиты три положенные мне теперь полоски галуна, довольный моей реакцией Митрич гордо поведал, что на одного флотского интенданта пришлось дефицитный товар потратить, чтобы узнать, что и где надо нашивать, вроде как надо сделали, вот только шевроны твои радистские дефицит страшный, он два дня искал, так и не нашёл. Я с радостью избавилась от противной одежды, с которой не связано никаких положительных эмоций. Немного боясь, залезла в свою шерстяную форменную юбку, и она на мне спокойно застегнулась и даже осталась немного свободной, и это поверх моих толстенных чулок с толстенными панталонами и любимой толстой тельняшкой, не считая нижнего белья. М-да-а… Лихо я схудала, видать… Сунулась к своей секретной тетради, вернее коробке, всё лежит явно нетронутым. Полушерстяная форменка, гюйс, как же давно я впервые училась надевать эти морские хитрые форменные придумки. Ремень даже на шинель пришлось подтягивать. Митрич сдержал слово про сапоги:

— Эти конечно не Амаяка работа, но мастер тоже добрый! Носи! Сносу не будет!..

Сдала Митричу наган с патронами, на его вопрос о стрельбе призналась, что отстреляла только один полный барабан и тот в воздух, когда сигналы подавала. Он похвалил, что всё хорошо

вычищено. Сказал, что даже хорошо, что не пришлось по назначению стрелять, с чем я согласилась. А вот забрать мой уже любимый Браунинг он отказался категорически.

— Понимаешь, его Авдей с выхода принёс, пусть память о нём тебе останется. У меня он и не числиться нигде. Хорошие были мужики! Их пятый то, вместо которого тебя взяли, из госпиталя вернулся, как узнал, что группа пропала, два дня чёрный ходил, а потом на выход напросился и его опять ранило, но вынесли его ребята, опять в госпитале лежит. Ребят то наградили всех, а ты чего награду не носишь?

Узнав, что медаль у меня на дне вещмешка даже покраснел от возмущения и заставил её на форменку рядом с комсомольским значком прицепить. Хорошо, хоть от Ворошиловского стрелка отболталась. Выдал мне все мои бумаги, которые я убрала в свой планшет. Потом ушёл куда-то долго там копошился и принёс смешную кобуру с клапаном для моего пистолетика, к ней были несколько ремешков, но конструкцию я не понимала, пока старшина не объяснил, что это Авдей хотел на ногу приспособить, так, что мне нужно взять и там уже думать. Вообще, я была очень рада тому, что мой пистолетик остался со мной, я уже так к нему привыкла, что отдавать его очень не хотела. Да и отношение к нему у меня было совсем не такое, как к нагану, револьвер был казенный и не мой, а этот был моим. А теперь ещё память по Авдею и другим ребятам. Я затолкала пистолет в боковой карман шинели, куда он легко поместился, а кобуру с ремнями в мешок. Разобралась с остальными вещами, вышло два набитых сидора, ну, а куда деваться, всё своё ношу с собой… Дома то у меня нет теперь, получается…

В это время начался налёт, но никто никуда прятаться не пошёл, оказывается, воздушную тревогу объявляли по всему городу, но касалась она отдельных районов. И в каждом районе сигнал дублировали уличными сиренами. Я вообще ничего не услышала. Пришёл немного встрёпанный Николаев, обрадовался, что я нормально добралась. Сообщил, что машина сегодня со мной до самого отлёта. А после поехали, надо понимать, к Котову, который мне выдал уже готовое предписание и командировочное, которое Николаев при мне подписал, а толстый пожилой старший сержант шлёпнул сверху печать, а ещё в записи моей книжке краснофлотца, к слову, со вклеенной фотографией, что с эти времена было редкостью.

Далее мне сообщили, что пропуска ходить в комендантский час у меня нет, но такой есть на машину. Сейчас комендантский уже закончился, а вот вечером мне из машины лучше нигде не выходить, только в самолёт. Пожелали мне удачи, пожали руку, и мы вернулись обратно. Вернее просто заехали, потому, что Митрич по старшинской привычке накормил меня первым делом, и мне нужно было только забрать свои мешки. Сергей Николаевич чуть обиженно сказал, что если комиссия меня забракует, то я приписана к их отделу для дальнейшего прохождения службы. И хоть он мне желает удачи, но ждать меня обратно будет с радостью.

Уже когда мы поехали на Васильевский, я поняла, что подспудно ужасно боюсь ехать, боюсь увидеть развалины нашего дома, боюсь встречаться с Верочкой, которая на хирургии, а значит с ней что-то случилось, что потребовало её лечить у хирургов. Города я вообще не могла узнать, сориентировалась только на дворцовом мосту, с которого видимо снег сбрасывали в Неву. Всё так завалено снегом, что многие улицы напоминают тоннели, где уж тут среди этих снежных стен ориентироваться… На нашей линии из двух проездов почищен только один с нашей стороны и до нашего двора доехали без проблем. Я оставила вещи в машине и пошла во двор…

Наверно хорошо, что всё завалено снегом, ведь даже так не увидеть привычного вида нашего дома, а вместо него просто неровные навалы снега, но они всё равно ниже, чем был наш дом… Всё, как всегда, если не считать этого снежного засилья, только нет нашего дома, я узнаю другие дома, узнаю деревья, это мой, знакомый с детства двор, я даже не плакала, просто стояла и не знала, что мне здесь делать…

— Девушка! Вы кого-то ищете? — Окликнул меня кто-то, я обернулась на крик, слова стояли колом в горле, да и не знала я, что мне сейчас говорить, сзади стояла жена нашего выпивохи дворника, горластая и неопрятная женщина, которую я очень не любила: