Карьера Никодима Дызмы

Доленга-Мостович Тадеуш

— Пусть поосторожней, — прервал Дызма, — накроют ее без билета… Будет тогда!..

Валентова перепеленала ребенка и повесила над плитой мокрую пеленку.

— Что вы там каркаете! — бросила она раздраженно. — Лучше за собой смотрите. За три недели не плачено, только место занимаете. Тоже мне жилец!

— Да заплачу я, — буркнул Дызма.

— Это еще бабушка надвое сказала. Пятнадцать злотых — и так вроде бы даром… А вот попробуйте-ка эти деньги достать. Куда ни придете, сразу вас в шею…

— Кто вам это сказал, пани Валентова?

Секреты какие, подумаешь! Сами же Маньке рассказывали.

Наступило

молчание.

Дызма повернулся к окну, стал смотреть на облупленную стену соседнего флигеля. Действительно, неудача преследовала его. Нигде он не мог удержаться. Из гимназии исключили — еще из четвертого класса, за непослушание и лень. Нотариус Виндер держал его дольше, чем другие. Может быть, потому, что маленький Никодим немного знал по-немецки — во всяком случае, понимал, куда его посылают. Потом — почтовое ведомство, мизерное жалованье и постоянные придирки начальника… Война.

Трехлетняя служба в обозах телеграфного батальона и единственное повышение — чин ефрейтора. Опять почта в Лыскове. До сокращения штатов. Благодаря ксендзу устроился в читальне, но и там едва перезимовал: уже в апреле обнаружилось, что он не умеет держать полки с книгами в надлежащем порядке.

Впрочем, в читальне служить было интереснее всего…

Размышления Дызмы были прерваны гудками соседних фабрик. Видя, что Валентова собирается накрывать на стол, Дызма лениво поднялся и вышел.

Он без цели слонялся по раскаленным от зноя улицам, хотя ноги у него ныли. Сидеть в квартире, слушать воркотню Валента, колкости Маньки и — самое главное — наблюдать за тем, как они едят, было выше его сил. Вот уже второй день во рту не было ни крошки. Он только курил, приберегая последние деньги на папиросы.

Проходя мимо колбасной лавки, Дызма задержал дыхание, — так раздражал его запах копченостей. Он отворачивал голову от витрин с продуктами, но голод мучил все больше.

Дызма отлично сознавал, что шансов на успех у него нет.

Пугало ли это его? Нисколько. Дызма, к счастью для себя, был лишен дара воображения. Свои планы он строил па два-три дня вперед. И если минувшую неделю он кое-как просуществовал, продав часы, то следующую мог прожить, спустив на рынке фрак и лакированные ботинки.

Разумеется, он долго копил деньги на этот костюм, отказывая себе во многом; разумеется, на этот костюм он возлагал немалые надежды: а ну как удастся устроиться распорядителем танцев в ресторане — ведь это легкий и верный заработок. Но после нескольких бесплодных попыток он пришел к выводу, что никто его в распорядители не возьмет, и без колебаний решил расстаться со своим выходным костюмом.

Около шести, приняв окончательное решение, он повернул к дому.

В квартире была одна Манька — вертлявая черноволосая девушка. Очевидно, она отправлялась на вечерний промысел, потому что сидела у окна и красилась. Она расположилась на его чемодане, и Дызма, чтобы не мешать, присел в углу.

Манька заговорила первая:

— Теперь отвернитесь: буду переодеваться.

— Не смотрю, — буркнул он.

— Ну и отлично. А то оскомину набьете.

Дызма выругался. Девушка негромко рассмеялась и сняла платье. Никодим действительно не чувствовал к ней интереса, но раздражала его она до крайности.

С каким удовольствием зажал бы он ей рот и вышвырнул из квартиры! Манька надоедала ему упорно, с каким-то непонятным ожесточением. Это, впрочем, не оскорбляло его мужского самолюбия — просто не было условий, в которых оно могло бы у него возникнуть, не унижало даже его человеческого достоинства, которого у него не было; и тому же, с точки зрения общественной, Никодим не ощущал особой разницы между собой, «безработным интеллигентом», и этой девушкой. Все дело было только в том, что она отравляла ему существование.

Тем временем Манька переоделась, набросила на плечи платок и, став перед Дызмой, оскалила крупные белые зубы.

— Как, ничего девочка?

— Убирайся к черту! — закричал он в ярости.

Она взяла его двумя пальцами за подбородок, но Дызма ударил ее по руке, и Манька отскочила.

— У, гадина! — прошипела она. — Шантрапа, лодырь! Драться еще вздумал?! Посмотрите на этого оборванца!

Манька долго еще бранилась, но Дызма не слушал. Открыв чемодан, он прикидывал, сколько ему дадут за фрак… Пожалуй, пятьдесят злотых дадут. Сам на Керцеляке [1] заплатил семьдесят. На лакированных ботинках придется потерять злотых восемь-десять.

1

Керцеляк — рынок в Варшаве.

В люльке запищал ребенок. Через минуту прибежала от соседки Валентова. Только тогда Манька перестала браниться и вышла, хлопнув дверью.

Дызма вынул из чемодана фрак.

— Ого, — усмехнулась Валентова. — На бал или на свадьбу?

Дызма не ответил. Он старательно сложил брюки, жилет и фрак, завернул все в газету и попросил шнурок.

Пришел Валент. Жена стала разогревать на ужин картошку, и снова комнату наполнил запах сала.

— Пан Дызма, — спросил Валент, — вы на Керцеляк?

— На Керцеляк.

— А ведь сегодня суббота. Евреев нет, а свои покупают мало. Если и возьмут, так за гроши собачьи.

Жир потрескивал на сковородке. Никодим проглотил слюну.

— Пусть хоть за собачьи.

Вдруг он вспомнил, что не осмотрел карманов. Быстро развязал сверток. И действительно, в брюках оказалась стеклянная табакерка, во фраке — носовой платок.

Никодим сунул вещи в пиджак. Вдруг он нащупал в кармане какой-то незнакомый предмет. Как будто картон… А! Это письмо, подобранное на трамвайной остановке. Приглашение.

Никодим снова вынул карточку из конверта и прочел. Его неожиданно поразила приписка:

«Фрак, ордена».

Взглянул на фрак. Банкет. Еда, много еды, да еще даром.

«Я с ума сошел», — подумал он. Снова принялся читать: «15 июля с. r. в 8 часов вечера».

Никак не удавалось прогнать назойливую мысль.

— Пан Валент, сегодня пятнадцатое?

— Пятнадцатое.

— Сколько сейчас времени будет?

— Будет и десять, а пока что семь. С минуту Дызма стоял неподвижно.

«Что они со мной сделают? — подумал он. — На худой конец, вышвырнут вон. Впрочем, там будет столько народу…» Он вынул бритвенный прибор и стал переодеваться.