Карьерский оборотень
Шрифт:
— Это не я выдумывал, а твой брат.
— Вы оба хороши! Надоело!
— Ладно, Катя. Я вижу, ты сегодня не в духе, я тоже. Но сейчас я к тебе пришел по долгу службы. Ты вчера опять прогуливалась с Егоровым.
— Следишь за мной?
— Нет. Об этом все знают. Егоров последний, с кем вчера разговаривал Леонид Поликарпович, и не просто разговаривал, а ругался. Ты при этом присутствовала. Расскажи, как было дело.
— Почему ты меня об этом спрашиваешь?
— Пожалуйста, Катя, расскажи мне о том, что произошло вчера вечером между Егоровым и Леонидом Поликарповичем.
— Ничего
— Он угрожал старику?
— Кто, Володя? О Господи! Ну нельзя же обо всех судить по себе! Это ты, Иван, всем угрожаешь и бьешь в морды, а Володя человек культурный, он на такое не способен. Я же сказала: он просто огорчился. Ну, ходили мы с ним, разговаривали, что в этом плохого? Почему всякий считает возможным останавливать нас и читать нотации? Я не твоя крепостная, мне уже двадцать один год, могу сама решить, что мне следует делать, а что нет.
— Ты очень изменилась, Катя, — с тоской сказал Иван. — Ты стала сама на себя не похожа. Не знаю, Егоров так влияет на тебя или здесь кроется что-то другое… Нам нужно разобраться во всем, что случилось. Не сейчас, но обязательно надо, Катя. Я люблю тебя.
— А я… ох, Иван, пожалуйста, оставь меня в покое, я так устала, сил нет даже разговаривать. Потом, ладно?
Иван согласно кивнул. Он смотрел на красивое, утомленное лицо Кати и почувствовал, как что-то тоскливо сжалось у него в груди. Она была далека от него в эту минуту, она была чужой. Ему так хотелось обнять ее, посидеть рядом молча или рассказать о своих сомнениях, поделиться предположениями, но именно сейчас она стала совсем чужой. И не с кем ему поговорить, никто не поможет, не успокоит, слова доброго не скажет… Кроме Кати — некому.
— Не сердись на меня, Ваня, — неожиданно сказала Катя. — Ты прав, что-то происходит, но я не знаю, что это.
— Давай вместе разберемся, я помогу тебе, — с надеждой сказал Иван.
— Нет, Иван, ты здесь ни при чем. Я должна сама понять, что происходит.
— Ну, давай… понимай, — мрачно усмехнулся Иван и направился к двери.
Катя пошла за ним и, едва Иван вышел из комнаты, заперла дверь на замок. Потом бросилась на кровать, слезы ручьями хлынули из ее глаз, плечи содрогались от рыданий.
11
Егорова уже не волновал вопрос, кто он такой. Прошло время, когда он не понимал, что с ним происходит, когда в нем жили два разных существа: Человек и Зверь, когда он действовал, повинуясь инстинктам, а после мучительно размышлял о случившемся. Теперь Человек мыслил о будущем, опираясь на могущество и неуязвимость Зверя, а Зверь совершал поступки, руководствуясь разумом Человека. Теперь Егоров знал, что может без труда заставить человека, которому он симпатизирует, забыть обо всем на свете, кроме него. Внушить непроходящий ужас тому, кто может быть для него опасен. Уничтожить того, кто становится на его пути. Женщину, которая предала его, друга, который собирался его предать, выжившего из ума старика, наглого бездельника… Тупого милиционера,
Но сегодня настал и его срок. Слишком опасным стал для него участковый. И потому должен исчезнуть навсегда. И тогда Егоров злорадно усмехнулся — никто на помешает ему сделать Катю подобной себе. А потом они вместе уйдут из этого поселка — туда, где их никто не знает.
Именно этого он жаждал.
Осторожный стук в дверь отвлек Егорова от его мыслей.
— Да! — почти весело откликнулся он.
В комнату робко вошла Елизавета Петровна.
— Ты как насчет ужина, Володя? — спросила она.
— На ночь есть вредно, — сказал Егоров. — Желудок можно испортить, Елизавета Петровна.
— Опять не будешь кушать? И вчера отказался, и сегодня… — Она огорченно всплеснула руками. — Чем же ты питаешься? Так ведь и похудеть можно, и здоровье потерять.
— Здоровье скорее испортишь от обжорства, — улыбнулся Егоров. Спасибо. Елизавета Петровна, но сегодня я планирую лечь пораньше, хорошенько выспаться. Вчера спал плохо, поэтому сегодня неважно себя чувствовал на работе, еле дождался конца смены.
— Сам виноват, окно оставил открытым, — напомнила старушка.
— Согласен, — кивнул Егоров. — Виноват. Но уж сегодня этого не случится. Прямо сейчас ложусь спать и — до утра.
— Ну, как знаешь. А то смотри, я тебя покормлю.
— Не волнуйтесь, Елизавета Петровна. Если проголодаюсь, сам пошарю по кастрюлям на кухне.
Старушка некоторое время еще топталась у двери, поглядывая по сторонам. Егоров терпеливо ждал.
— Ну, ладно, — сказала наконец она. — Пошла я. Спокойной тебе ночи, Володя.
— И вам также, — вежливо поклонился Егоров.
«Неужели догадалась? — подумал он, когда дверь за хозяйкой закрылась. — Нервничает. Скорее всего, боится. Надеюсь, я успокоил ее, пока она безвредна, да и трогать ее нельзя. Ну а потом что-нибудь придумаю…»
Незадолго до полуночи, почувствовав первые приступы надвигающихся страшных судорог, он разделся, набросил на голое тело халат, отворил окно и торопливо выбрался во двор. В первый момент холодная земля обожгла ступни босых ног, но вскоре Егоров уже ее чувствовал этого. Он быстрым шагом направился в огород, за которым начинался старый карьер.
Он все просчитал. Самым опасным для него был отрезок времени, когда человек принимает облик Зверя и наоборот. Значит, никто не должен этого видеть. В кухне, где он жил, это нельзя было исключить. А вот в старом карьере его никто не найдет. Потом он спокойно вернется в комнату, даже если во дворе будет дежурить наряд милиции. Скажет, что ходил в туалет. Каких-либо улик против него, человека, нет и не будет никогда. Пусть попробуют что-либо доказать!
Он слишком спешил и не успел почувствовать, как сквозь прорванный рубероид ветхого туалета, торчащего посереди огорода, вслед ему смотрят испуганные глаза старушки, беспрестанно осеняющей себя крестным знамением.