Карибские сокровища
Шрифт:
— Влезайте сюда! — весело крикнул я. И Каприата честно попытался последовать моему совету.
— Ему сюда не взобраться, — твердила Альма. Но мы не теряли оптимизма. Шли минуты за минутами, а Каприата раз за разом соскальзывал обратно в свою лужу.
— Похоже, мне отсюда не выбраться, — признался он наконец довольно-таки жалким голосом.
Мы решили было спустить ему веревку, но почти сразу поняли, что здесь у нас ее совершенно не к чему привязать, да и сами мы еле держимся на скользком скате, и вытянуть Каприату нам не под силу. Поэтому я решил запастись несколькими длинными шестами и довольно долго отсутствовал: вскарабкаться наверх по скользкому скату — дело не простое. Возвращаться было куда проще: я соскользнул вниз, опираясь на раздобытые
Альма и в лучшие времена умела трещать как сорока: на этот раз ее словоизвержение достигло такой рекордной скорости, что я едва уловил что-то вроде паузы и, воспользовавшись ею, рявкнул во весь голос, чтобы прервать этот бурный поток. Я приказал повторить все более вразумительно, но и на этот раз сумел уловить только часто повторяемое имя самого почтенного гражданина приютившей нас страны. Я ни черта не понял, о чем и заявил Альме напрямик; но когда я склонился вниз к нашему недосягаемому Каприате, он выпустил в меня словесную очередь столь же скорострельного характера. А так как он говорил по-тринидадски, стоя по пояс в воде и то и дело поскальзываясь и ныряя вниз, я понял, что мне тут вообще ни бельмеса не понять.
Однако после нечеловеческих усилий я наконец добился толку от этой пары. Выяснилось, что Альма заметила в луже рыбу, а так как она знала, что эта пещера — единственное местообитание редчайшего интереснейшего вида (Coecorhandia urichi) совершенно слепых рыб, названных в честь вышеупомянутого гражданина, который ее и открыл, то пришла в неописуемый (и вполне объяснимый с зоологической точки зрения) восторг. Далее выяснилось, что она видела только мелькнувшую на дне тень рыбы, которая была бесцветна почти до полной прозрачности; Каприата же, которому свет фонаря бил почти прямо в глаза, вообще ничего не увидел. Как и следовало ожидать, это привело Альму в состояние, близкое к истерике. Она металась наверху в диком танце, подпрыгивая, размахивая фонарем и вопя Каприате: «Да нет, вон там! Там же! Скорее, она повернула обратно!» — и прочие столь же туманные указания, а бедняга не имел ни малейшего понятия, где это «там» и куда рыба плыла, прежде чем повернуть «обратно».
К моему появлению, насколько я уловил, рыба только что забилась под кучу камней «во-о-он там»; даже пользуясь преимуществом человека, который держит фонарь в руках, я не мог сообразить, в каком пространственном отношении «во-о-он там» находится к Каприате, к нам двоим или хоть к какому-нибудь неподвижному предмету или точке. Эти метафизические препирательства так затянулись, что я спустил в лужу свои шесты и сам слез туда же. Но как видно, уникальный и нелюдимый обитатель счел, что родная лужа стала чересчур перенаселенной, и наотрез отказался вылезать «из-под оттуда», как выразился Каприата.
После долгих и бесплодных поисков (позднее мы обшарили и другие лужи дальше, внизу) мы сдались и прекратили охоту. С помощью шестов выбрались в туннель. Когда все благополучно вылезли наверх, я бросил назад последний тоскующий взгляд — и что же! По дну бассейна величественно и неспешно скользила тень, точь-в-точь как от маленького дирижабля графа Цеппелина! С громким воплем я снова ринулся вниз, и безнадежная погоня продолжалась, пока мы, доведенные до полного изнеможения и отчаяния, не признали себя побежденными. Но и на этот раз я не удержался и вновь оглянулся — нет, не видно даже тени. Это странное, бесплотное создание, отбрасывающее лишь тень и невидимое миру, сохранило в неприкосновенности все тайны, какими владело. Мы до сих пор не изобрели ловушек, которые годились бы для этого неуловимого призрака. Однако не могу не привести здесь дурацкий детский стишок, который сложился у меня на обратном пути в лагерь (вы узнаете переделку знакомого стихотворения):
Она прозрачна, словно льдинка,—Моя сардинка-невидимка.Я не застал ееНагруженные добычей, мы принялись карабкаться по скользкому скату вверх, в главный туннель, и в ту минуту, когда мы туда выбирались, «дьяволенок», метавшийся в глубине пещеры, решил, что пора наконец прорваться к своим сородичам. Он бросился вверх по туннелю, хлопая крыльями, истерически вскрикивая и то и дело сбиваясь с пути из-за слепящего света, к которому он не привык. Я выбросил руку с сачком наугад, перепуганная птица с ходу влетела в сачок, громко закричала, но вдруг совершенно успокоилась, а в ее громадных распахнутых глазах застыло удивление.
Воодушевленные этой удачей, мы поспешили выкарабкаться наверх и сделать в угасающем свете дня все нужные нам фотографии. Для этого нам пришлось привязать птицу за лапки к упавшему дереву — ноги у нее оказались такими коротенькими, что стоять на горизонтальной поверхности она была совершенно неспособна. Мы обращались с ней очень бережно, но, когда фотопортрет был снят, птица закрыла глаза нижними веками и отрыгнула все, что было ею съедено. Ела она, должно быть, не позже, чем прошлой ночью, но размеры кучи орехов, которую птица извергла, нас просто поразили.
Птица отличалась своеобразной, зловещей красотой: темно-бурого цвета, вся в белых пятнышках, с громадными черно-золотыми неподвижными глазами на сплюснутой головке, в которых застыло недоброе выражение; громадный рот раскрывался от уха до уха и был окружен жесткими ресничками; он напоминал клюв орла или коршуна. Хвост раскрывался как веер, а крылья были узкие, заостренные. От птицы исходил душный, мускусный запах, оказавшийся крайне неприятным, удивительно прилипчивым и поразительно стойким.
Когда мы отпустили пленницу, — а сделали мы это с удовольствием, и не только потому, что она принадлежит к охраняемому виду, но и потому, что птиц мы не собираем, — она полетела в громадную пещеру, которая служила ее древнему роду убежищем от мира и, не сомневаюсь, привыкла к жутковатым голосам этих птиц задолго до того, как мир услышал о человеке.
Лунный свет в кронах пальм
Если вы взялись ловить животных, будьте готовы к разочарованиям. Вы выступаете в поход, нагрузившись банками, пробирками, ружьями, сачками и сетями, обследуя каждую кочку на громадной территории, и возвращаетесь с пустыми руками в лагерь, где узнаете, что повар поймал редчайшую змею в вязанке хвороста. Самый верный способ искушать судьбу — это отправиться на поиски определенного животного со снаряжением, специально для этой цели предназначенным. Стоит вам выйти в лес с сачками и высокими бутылками для ловли лягушек, как вы непременно наткнетесь на ящерицу, которую надо ловить удочкой, или на россыпь крохотных водяных клещей, которых не изловить без тонкого пинцета и не сохранить без маленьких пробирок. А уж с огнестрельным оружием такое творится — хуже некуда. Конечно, я не охотник на крупного зверя, но могу по пальцам пересчитать случаи, когда мне пришлось стрелять из винтовки, если я брал ее с собой. А вот сколько раз мне случалось сидеть с охотничьим дробовиком на коленях и наблюдать крупных животных, которых добыть можно только выстрелом из винтовки, я даже не решаюсь сказать — их попросту не перечтешь. Оставалось смотреть, как они спокойно расхаживают под самым носом, словно позируя в живых картинах на лоне природы. Но почти не было случая, чтобы я, выходя с пустыми руками — просто подышать воздухом, не возвращался домой со спичками и сигаретами «россыпью» в карманах, в то время как освобожденные от них пачки и коробочки, футляр от очков, носовой платок и порой даже моя рубашка были битком набиты разнообразной добычей.