Карл Маркс на нижнем складе
Шрифт:
Поставил он те водосточные трубы с ажурными, наподобие царской короны лейками — водосборниками, и до самого темна ковылял вокруг дома, любовался своей рабо той. А Гуля — верная помощница — и тут с ним. Сидит на крылечке, любуется им. Тем, как он любуется своей работой. Радуется.
Все ее радовало. Что бы ни сделал Петр — она рада. Ручку на дверь приспособит красивую — рада. Крылечко новое смастерил — рада. Покрасил его яркой коричневой краской — рада. Любит сидеть на нем вечерами, когда уже пошабашат. Сидит, щурится добродушно. Отдыхает, наслаждается.
Крылечко Петр смастерил на славу:
А оно и в самом деле испускало тепло весеннего солнышка, впитанное за день. В этом году, как никогда, солнышка было вдоволь. Яркое, ласковое!..
Походив вокруг дома, налюбовавшись новыми водостоками, Петр садился на крылечко рядом с Гулей, на ступеньку ниже. Гуля целовала его в седую пахучую макушку. За те несколько часов, которые он пробыл под бревном — «ловушкой», он сделался седым как лунь.
Соседи, упорно не замечавшие сначала нового хозяина на Антоновом подворье и следившие поверх занавесок за тем, как трудно достается новому хозяину каждый забитый гвоздь, как мучительно изловчался он, работая в одиночку; видя его упорство и независимость, и то, как у него не ладилось сначала, а потом потихоньку пошло, пошло и стала заметно подвигаться работа, — начали с ним здороваться, потом заговаривать, потом напрашиваться, шутя, конечно, в помощники. А потом бабы вдруг принялись «пилить» своих мужиков, ставить Петра в пример, мол, до бутылки горазды, черти, а вот подновить ограду или смастерить крылечко — времени нет. «Посмотри! Петька безногий, а дом отделывает — что твоя игрушечка!»
Лялька, досмотрев по телевизору «Спокойной ночи, малыши», выходила к ним и садилась рядом. Потом перебиралась поближе к матери; умостившись поудобнее, позевывала и подремывала. Гуля отправляла ее спать.
Посидев еще немного, подождав пока Лялька уснет, они шли в дом. Пили на кухне легкий чай, глядя приглушенный кухонный телек. Там по второй программе шла третья сессия Верховного Совета СССР. Плутоватый Собчак об винял Рыжкова в том, что тот «промухал» АНТ. Рыжков оправдывался со слезной дрожью в голосе, апеллируя к Горбачеву.
— Тьфу! — незлобливо выругался Петр. — Вместо того, чтобы подать мужественно в отставку, он просит управы на Собчака. Во народ пошел!..
А потом они выключили телевизор: надоело. Одна говорильня! И принялись рассуждать о хозяйских делах. Цементу бы надо еще завезти. Песок тоже кончается. Завтра Петр принимается за водоотливы вокруг дома. Дальше тянуть нельзя. Вот — вот дожди начнугся. И надо попросить экскаваторщика, что с малым ковшом, пусть пророет канаву для водопровода. Сколько можно таскать ведрами?
— Ты уже замучилась! — Петр присмотрелся к Гуле, отхлебывая из чашки душистый чай с Мятой. Она заметно осунулась. Большие глаза сделались ее больше. Простые волосы, собранные на затылке конским хвостом и стянутые обыкновенной упаковочной резинкой, порыжели и поредели. На высокой шее залегли тонкие, словно паутинки, морщины. — Ты похудела…
— Ничего! Была бы кожа да кости, остальное нарастет. Тебе не жестко со мной спать? — она прыснула в ладошку.
— Мне хорошо с тобой! Я такая счастливая. Не пора ли спать?
— Пора. Но я тяну, оттягиваю удовольствие. Смотрю на тебя и думаю — неужели она моя? За что мне такое счастье?
— Ты устал?
— Не очень. Сегодня на дежурстве рано лег и хорошо заснул. Нынче не спорили с Карлом Марксом…
— С кем, с кем? — слегка отстранилась она.
— С Карлом Марксом. Я его отмыл, и он стал ничего. Разговорчивый. А то сердитый был.
— Ну и о чем вы спорите?
— О разном. Я ему говорю, например, — моя Гуля не хочет быть общей женой. А он мне — значит, ты самый поганый собственник! Я ему — мол, люблю ее. Она любит меня. Мы не хотим больше никого… Ну так?.. — он поднял к ней лицо.
— Так! — энергично согласилась Гуля, тряхнув распущенкыми волосами. — И скажи ему, что он не прав. Я умру, если вдруг стану для всех. Общей.
— А я с ума сойду, если ты станешь общей…
— Вот видишь? — она села ему на колени. — Но ты на него не обижайся. Он, видно, выдумщик большой. И ему надо было что-нибудь придумать. Люди большого ума слишком далеко заходят в своих размышлениях. Им кажется, что если люди живут нормально — то это не то. Надо что-то другое. И они выдумывают разное. А придумывать жизнь нельзя. Надо следовать жизни. Надо жить так, как подсказывает сердце. Например, сейчас сердце подсказывает мне, что мне ласки хочется. И пора спать. Тебе не подсказывает?.. — Она уже дурачилась. А он уши развесил. Вообще что-то было в ее рассуждениях. Но у нее всегда так — вроде серьезно говорит, потом смотришь — на шутку перевела. — Нет! Кроме шуток! — вдруг продолжила она. — Сам, небось, любил свою жену, своих детей. Чтил семью. Чего же нас настраивает против семьи? А в фильме… Помнишь? «Карл Маркс — молодые годы». Не похоже, чтоб он пустил свою Женни, или как там ее звали, на потеху всем мужикам. Или детей сдал в инкубатор. Так?..
— Та — ак!.. — не без поощрения в тоне воскликнул Петр, приятно удивленный рассуждениями жены. — Это хорошо! Я тоже видел фильм. Он там действительно показан как хороший семьянин. А почему учение такое? И у Энгельса — его дружка?.. Надо бы еще бюст Энгельса достать. Втроем нам веселее будет. И надо почитать их сочинения, — Петр в раздумье побарабанил пальцами по столу. — Ты как-нибудь сходи в библиотеку и спроси Карла Маркса и Энгельса…
— А меня не засмеют?
— Скажи, мол, сын учится в техникуме. Ему по программе надо.
— Хорошо.
Петр помолчал, весело глядя на жену.
— Ну и что там сердце подсказывает тебе?
— А то и подсказывает, — Гуля нежно поцеловала его. — Спать пора…
— Пора — так пора. Только вот еще что, — серьезно заговорил Петр, ссаживая Гулю с колен. — У меня есть одно соображение.
Гуля — вся внимание. Приблизила лицо.
— Слушаю, — она наигранно беззаботна, а у самой сердце екнуло — не про Ольгу ли разговор? Этого разговора она не хотела бы. Тем более — на ночь. На ночь она любит настраиваться на другое. И Петра настраивать. Чтоб в постели ничто не тревожило душу.