Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

Габриэл Мэри

У них было еще много работы — но вся троица знала, что начинается финальный акт их великой драмы.

41. Лондон, 1880

Это не для тех дней, когда совместимость характеров является непременным условием — это для того момента в жизни, когда каждый ищет в сердце другого забвения о времени, преследующем нас, и о мужчинах, которые нас оставили.

Мадам де Сталь {1}

Лиззи Бернс считалась женой Энгельса на протяжении 15 лет, прошедших после смерти ее сестры Мэри, и больше половины этого срока ее племянница Мэри-Эллен (домашнее прозвище Пампс) исполняла роль их общей «малютки». Энгельс фактически

считал себя женатым мужчиной и отцом, и к тому времени, как они с Лиззи переехали в Лондон, их семья выглядела вполне процветающей и буржуазной (у Лиззи даже имелся любимый пудель) {2}. Энгельс и Лиззи были странной парой. Он — высокий, 6 футов ростом, стройный, с военной выправкой, всегда собранный в присутствии незнакомцев. Лиззи — кругленькая и маленькая, вечно готовая обнять любого прохожего со всей теплотой своей ирландской души. Энгельс был начитанный и спокойный человек; Лиззи не умела читать и постоянно болтала. Тем не менее, несмотря на их различия, Энгельс любил ее и с гордостью писал о ней, как о своей «ирландской революционной жене». С Женни Маркс Лиззи тоже вряд ли хорошо сочеталась — но они стали лучшими подругами.

В середине 1870-х Лиззи стала все чаще болеть. Это никого особенно не взволновало, поскольку все в их компании постоянно болели и выздоравливали. Однако летом 1877 года после очередной болезни она так и не восстановилась полностью. Энгельс писал Марксу из Рамсгейта в июле: «Со вчерашнего дня, без всяких видимых причин Лиззи стало очень плохо; магическая сила морских ванн впервые не дала никакого эффекта, и я начинаю всерьез беспокоиться» {3}.

Видимо, он считал, что единственным способом вылечить Лиззи было держать ее подальше от Лондона, поэтому, как только они вернулись в сентябре домой, он почти тут же увез ее в Шотландию {4}.

Маркс, Женни, Ленхен и Тусси тоже были больны и собирались поехать в Карлсбад, но стоимость такого путешествия была слишком велика даже для Энгельса, который и так только что оплатил все медицинские счета Маркса. Доктор Маркса предложил менее дорогой курорт, Бад Нойнар, в Западной Германии {5}. Маркс отпустил Ленхен к ее семье, жившей неподалеку, а сам вместе с Женни и Тусси продолжил путь на курорт в долине реки Ар, а затем в Шварцвальд {6}. Семья покинула Лондон более, чем на два месяца, однако вернулась едва ли более здоровой, чем уезжала. У Карла начался хронический кашель, настолько сильный, что один из друзей говорил: «Кажется, что его могучая грудная клетка сейчас взорвется». {7}

Женни было еще хуже. У нее постоянно болела голова, но еще сильнее мучили боли в желудке. В ноябре она отправилась в Манчестер к доктору Гумперту, который выписал ей скипидар и пилюли с белладонной {8}.

В это непростое время Джонни Лонге оставался единственной и постоянной радостью для своих бабушки и дедушки. Маркс звал его «свет моих очей» {9}, а Женни говорила, что когда он приезжает к ним в своей коляске, «все радостно бегут навстречу, надеясь первыми схватить его на руки — во главе с его старой бабушкой» {10}.

Этот малыш, едва научившийся ходить, стал для них новым, юным и неизведанным миром, а в июле 1878 года Женнихен подарила Марксу и Женни вторую радость, родив еще одного мальчишку, Генри, — все всегда звали его Гарри.

Кабинет Маркса по-прежнему был первым пунктом посещения для всех (даже молодых) радикалов Европы, не говоря уж о старых друзьях, когда они оказывались в Лондоне. Однако теперь, в дополнение к мятежникам и беженцам, по всему дому ползал малыш в сопровождении трех собак — Виски, Тодди и третьего пса, чье имя до нас не дошло, но, по свидетельству одного из гостей дома было на алкогольную тематику {11}, — издавая пронзительные вопли и весело смеясь. Посреди всего этого восседал смеющийся глава дома, бич и гроза Европы, неимоверно счастливый и отлично себя чувствующий в роли деда.

Вскоре после рождения Гарри Карл и Женни решили все же поехать в Карлсбад, невзирая на

стоимость, но поездка не состоялась. Были сорваны две попытки покушения на императора Вильгельма — одну готовился произвести безработный жестянщик, другую — анархист. Бисмарк использовал эти атаки, чтобы провести законы, по которым Социалистическая рабочая партия Германии становилась вне закона, а также запрещались все союзы, митинги, публикации или публичные выступления социалистов и коммунистов. Попытки покушения, таким образом, дали в руки Бисмарку то самое оружие, которое он давно искал, чтобы обуздать растущее рабочее движение {12}.

Выборы в Рейхстаг, прошедшие в начале 1877 года, склонили правительство влево, социалисты набрали 20 % голосов и заняли 12 мест в парламенте {13}. В такой обстановке Маркс не мог рисковать и ехать в Карлсбад. Он решил послать на лечение одну Женни, рассуждая так: «Маловероятно, чтобы ее бывшую светлость, экс-баронессу фон Вестфален могли рассматривать в качестве контрабанды {14}».

Тем не менее Женни не поехала в Германию, вместо этого отправившись на знаменитый английский курорт в Малверне, где к ней присоединились Женнихен и Джонни {15}. Лонге и Лиссагарэ были на Джерси, встречаясь с французскими беженцами, готовящимися к отъезду на родину {16}. Женни, возможно, чувствовала, что Лонге устал от Англии, так как писала подруге, что ее «возбудимый, говорливый и любящий спорить зять стал еще более резким и совершенно невыносимым». {17}

Маркс не мог дождаться, когда сможет присоединиться к жене, дочери и внуку на курорте, — и приехал в начале сентября. Однако почти сразу же по прибытии в Малверн Энгельс вызвал его телеграммой обратно в Лондон.

Лиззи Бернс умерла в половине второго ночи 12 сентября {18}. Вечером накануне 57-летний Энгельс и 51-летняя Лиззи официально стали мужем и женой — викарий англиканской церкви пришел к ним домой, чтобы совершить обряд. Теперь она могла быть похоронена на католическом кладбище, под кельтским крестом {19}. Тусси, Маркс, Лафарги и несколько друзей были на похоронах в Лондоне, а потом Энгельс вместе с Пампс и Марксом уехал в Саутгемптон {20}. Он был безутешен. Получив от него письмо, Женни сказала Лонге: «Кажется, он в полном отчаянии и думает, что никогда больше не будет счастлив» {21}.

Раньше Энгельс редко отказывался от партийной работы, однако после смерти Лиззи он, возможно, понял, что не может больше откладывать собственные проекты в угоду тому, чтобы участвовать в бесконечной переписке со всей Европой или удовлетворить все бесчисленное количество просьб написать статью или обзор. Наконец, уже дома, он отклонил предложение молодого издателя из Цюриха Эдуарда Бернштейна, объяснив ему: «За 9 лет, которые я провел в Лондоне, я понял, что невозможно заниматься существенной научной работой, одновременно занимаясь революционной агитацией и пропагандой. Я не становлюсь моложе и должен ограничивать себя в работе, если вообще хочу что-нибудь сделать» {22}.

А что же с книгой Маркса? Даже несмотря на бесконечные семейные драмы и болезни, Маркс работал. Как и всегда, его исследования заставляли его погружаться в глубину предмета и требовали знания многих языков. (Один приятель вспоминал его читающим румынскую газету.) {23} Этот человек, который всю жизнь провел в кабинете, все еще испытывал жгучий интерес к огромному миру, словно по-прежнему был молодым кельнским журналистом, обнаружившим экономическую основу общественных отношений в истории с поставками древесины. Для Маркса каждое событие — экономического, социального или политического толка — в любом уголке земного шара было взаимосвязано с другими и потому критически важно, если он все еще хотел выполнить свой долг перед человечеством (а этот выбор он сделал еще мальчишкой, в Трире); результатом же этого было глубокое понимание мировых законов развития, отраженное в его трудах. Он свято верил, что знания являются главным революционным оружием человека.