Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни
Шрифт:
Тусси часто упоминала, что независимо от того, насколько плачевно было их финансовое положение, и сколько бы позора ни приходилось им из-за этого терпеть, Эвелинг не обращал на это никакого внимания. Она же переживала и пропускала все через себя. Давление было жестоким и постоянным, и Тусси в отчаянии понимала, что ей не у кого искать поддержки — и менее всего ее мог оказать Эвелинг. К этому времени появились явные признаки не только того, что он начал уставать от социализма, — но и ясные сигналы, что он начал уставать от нее. В июне он опубликовал довольно безвкусное
Чистая любовь состоит, по твоему утверждению,
Из страстной преданности без всякой цели,
Без надежды, без ограничений, без конца…
Но мы не договаривались играть по таким правилам….
Таковы, милая, мои взгляды,
Хотя твои глаза на некоторое время взяли меня в плен,
Но девиз, который я выбираю, — «Либо Цезарь, либо…»
И я не думаю, что ты осудишь меня за это! {23}
В поэме было еще несколько стихов, но смысл везде был один и тот же: наша любовь была прекрасна — пока она была.
Неважно, насколько терпима была Тусси по отношению к Эвелингу, но подобное публичное выпячивание чувств не могло ее не унизить — да еще выраженное таким беспомощным и пошлым образом. Обезумевшая от отчаяния и депрессии, Тусси пыталась покончить с собой. Год спустя Эллис напишет: «Она умышленно приняла чрезмерную дозу опиума. Однако крепкий кофе и нервное состояние, из-за которого она, не переставая, ходила по комнате, помогли ее организму справиться с ядом… Все ее друзья были в ужасе, но на самом деле случившееся мало кого удивляло» {24}…
Пытаясь спасти свои отношения, Тусси и Эвелинг в августе сняли коттедж в Стратфорде-на-Эйвоне. Она пишет сестре: «Только подумай, Лаура, — дом Шекспира! Два-три раза в неделю мы работаем там, где он родился… Эдвард постоянно пишет. Слышала ли ты? Его пьеса «Отбросы» (одноактная вещица) стала довольно популярна, в ней будет играть «восходящая звезда» Роуз Норрейс, постановка вот-вот начнется. А о том, что у него еще две пьесы на подходе, одна — адаптация «Алой буквы» — и обе тоже приняты довольно тепло?» {25}
Хотя Тусси пыталась рисовать идиллические картины их жизни, письмо ее было фальшиво во всех отношениях. Оно должно было звучать тепло и по-домашнему — но вместо этого его было больно читать; с каждой страницы льется не радость, а тоска одиночества, страх, бесплодные попытки восстановить былую тесную связь с сестрой (Лаура редко отвечала на письма Тусси). Ее энтузиазм по поводу работ Эвелинга оттенен горьким предчувствием расставания: чем дальше Эдвард шел по театральной дороге, тем больше они с Тусси отдалялись друг от друга.
1887 год был странным годом для всего Лондона. С одной стороны, в этом году праздновался золотой юбилей королевы Виктории («омраченный ужасным шумом», как она писала, вспоминая эпизод, когда ее освистали в Ист-Энде {26}). В этом же году в Лондон впервые приехало американское шоу «Дикий
Поводов для протеста было множество. Безработица — новый термин английских реалий того времени — заставила очень многих жителей Лондон переместиться из Ист-Энда в Вест-Энд, где мужчины и женщины стали почти ежедневно митинговать, чтобы привлечь внимание к бедственному положению рабочих и бедняков. Воспоминания о погромах на Пэлл-Мэлл были еще свежи, поэтому сборище на Трафальгарской площади было признано потенциально опасным, и начальник полиции запретил собираться в этом районе (любое скопление людей автоматически рассматривалось как демонстрация). Это ущемление права на свободу собраний только подогрело недовольство и усилило призывы к протестам {28}. Наконец в повестку дня вернулся вечный ирландский вопрос — после того, как в Парламенте был принят билль о принуждении Ирландии, дававший правительству и полиции право ставить вне закона целые группы людей и выносить приговоры без суда {29}.
Воскресный день 13 ноября был выбран для проведения митинга — люди собирались поддержать ирландцев, протестовать против безработицы и потребовать возвращения права на свободу собраний. По разным оценкам, в районе Трафальгарской площади — в Клеркенуэлле, Холборне, Бермондси, Дептфорде, на Шафтсберри-авеню и на Хеймаркете — собралось более 100 тысяч человек; все они собирались двигаться в центр города {30}.
Узнав об этих планах, власти разместили 2500 полицейских на подступах к площади, а на самой площади — еще 1500 полицейских и 400 солдат. Пройдя мимо первой линии оцепления, безоружные демонстранты оказались бы зажаты между вооруженными людьми {31}.
Тусси и Эвелинг шли к площади в разных колоннах. Как только замысел полиции стал ясен, Эвелинг и его приятели попросту сбежали (или, как говорил Энгельс, «с самого начала планировали оба варианта» {32}), а колонна, в которой шла Тусси, строй не нарушила и двинулась в сторону полицейского оцепления. Тусси оказалась в самом центре столкновения; ей порвали пальто и шляпу, ударили полицейской дубинкой по руке и голове. Тусси говорила, что ее забили бы до смерти, если бы какой-то незнакомец с окровавленным лицом не помог ей подняться с земли.
Опыт Тусси можно было считать относительно удачным {33}. Один из очевидцев событий рассказывал: «Я видел, как полицейские — не по своей воле, а по приказам, которые торопливо выкрикивало начальство, — избивали женщин и детей… Когда я вырвался из толпы, какая-то несчастная женщина при мне спросила полицейского инспектора или сержанта, не видел ли он ее ребенка. В ответ он назвал ее проклятой шлюхой и сбил с ног сильным ударом» {34}. Дочь Уильяма Морриса, Мэй, вспоминала, как на крышах окрестных домов и гостиниц хорошо одетые люди аплодировали действиям полиции {35}.