Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни
Шрифт:
Ист-Энд был воодушевлен этой победой, и когда жарким летом того же года, 13 августа, группа докеров решила, что не будет продолжать работать в таких условиях, Торн, Манн, Бернс и Бен Тиллетт, 27-летний «фанатик» {9}, как он сам себя описывал, были призваны, чтобы возглавить забастовку {10}. Они образовали профсоюз докеров, и уже 19 и 20 августа Лондонский порт закрылся — впервые за столетие его рабочие не вышли на работу {11}.
Темза была естественной границей Ист-Энда, и флаги, развевавшиеся на судах, стоящих на рейде, всегда были видны издалека; это был символ надежды, туманная мечта о новых землях, свершениях и возможностях {12}. Однако условия, в которых работали люди в доках, превращали людей в животных. Торн говорил об этом просто и прямо: «Я не верю, что где-то в мире есть условия хуже, чем те, в которых работают
Некоторые были заняты на работе не день, а час или два — после чего просто ждали, когда их снова вызовут работать. Поясняет Бен Тиллетт:
«Толкаясь, проклиная, ругаясь, злобно ухмыляясь, эти сволочи выбирают счастливчиков из толпы. В клетке — помещении, названном так из-за решеток с толстыми железными прутьями, чтобы защитить контролеров от толпы, голодные и нищие мужчины боролись, словно безумцы, за вожделенный билет, настоящий талисман жизни. Одежда, плоть, даже уши — все было порвано и окровавлено, люди дрались за возможность работать и заработать насмерть, в буквальном смысле лезли по головам, в ярости били по прутьям клетки, в которой их держали, словно бешеных крыс. Вызвать могли сегодня — или через неделю, и голодные, обозленные мужчины ждали работу, которой все не было…» {14}
60 тысяч докеров взбунтовались и вышли на забастовку. Требования были просты и скромны: минимальная зарплата 6 пенсов в час — увеличенная на пенни — возглавила список {15}. Однако судоходные компании посмеялись над такой ерундой. Как могли самые бесправные лондонские рабочие рассчитывать победить могущественную систему и людей, которые контролировали почти всю торговлю на море?
Компании не учли, что отчаяние придает небывалые силы. Рабочие были готовы умереть — но не вернуться к рабскому труду. Недооценили компании и профсоюзных лидеров. Забастовка была спланирована и организована в пабе «Уэйдс Армс» на Райден-стрит, к северу от доков. Тусси и жена Джона Бернса собирали деньги и вещи, ходили по домам, распределяли материальную помощь; бастующим симпатизировали и простые люди, и благотворительные организации, и политические группы и другие профсоюзы {16}.
Энгельс говорил, что Тусси «по уши в забастовке и работает, как Троян» {17}. В начале сентября она участвует в митинге в Гайд-парке, выступая от имени бастующих. Корреспондент лондонской газеты «Labour Elector» пишет: «Удивительно видеть миссис Эвелинг, обращающуюся к многотысячной толпе; удивительно видеть глаза женщин, устремленные на нее, когда она рассказывает о нищете в домах докеров; отрадно видеть, как она смело грозит угнетателям — и с какой сердечностью встречают рабочие ее речь» {18}.
Докеры не знали, с чего начинать, а через две недели забастовки уже фактически голодали. Сообщения о забастовке появлялись в прессе, и некоторые студенты университета примкнули к ней — но организаторы считали, что должны достучаться до самого сердца Лондона и заставить этот город посмотреть, наконец, на людей, которых он так долго не замечал. Это помогло бы оказать давление на судоходные компании, получить поддержку и найти деньги, чтобы помочь докерам. Демонстрация протеста, прошедшая по городу, помогла добиться этого. У голодных, измученных людей просто не было сил на шумную акцию — и потому жители города смотрели на них не со страхом, а с состраданием. Один наблюдатель писал:
«Как только стало известно, что тысячи бастующих докеров уже прошли через весь город — и ни один карман не был оторван, ни одно окно не было разбито, — британский обыватель смог со спокойным сердцем вернуться к себе домой, предоставив этим несчастным чумазым дьяволам бороться с превосходящими силами противника».
Поддержка была недостаточной, и вскоре фонд помощи бастующим опустел {19}. И когда казалось, что перед докерами стоит только один выбор, умереть или сдаться, помощь, как и положено, пришла совершенно неожиданно, в виде огромной суммы, 30 тысяч фунтов из Австралии. Тамошние докеры собрали деньги для своих братьев, им помогли благотворительные организации — и все средства были отправлены в Лондон {20}. Судоходные компании забеспокоились, расценив этот акт солидарности как недобрый знак. Начавшись в самый разгар сезона, забастовка и без того уже стоила им слишком дорого, но если забастовщики начнут получать подобную помощь… Ни одна компания не могла позволить себе держать доки
16 сентября докеры выиграли этот бой. Компании пошли на уступки и выполнили почти все требования рабочих. Докеры возвращались на свои рабочие места триумфаторами. Их победу приветствовали по всему миру. Наиболее униженной и бесправной части рабочих удалось победить, потому что они были организованы — и потому что их поддержали рабочие всего мира {22}. Это была также и победа социалистов. Торн говорил, что после этой забастовки социализм перестал быть утопией и доказал, что он — система, способная вывести угнетенный класс из нищеты {23}. Энгельс объявил: «Это самое многообещающее движение за долгие годы, и я горжусь и счастлив тем, что дожил до его реальных побед. Если бы и Маркс был свидетелем этого! Если уж самые забитые люди, отбросы пролетариата, нищие и покорные — смогли объединиться и сражаться каждый день у ворот лондонских доков за свое существование, если они смогли напугать всемогущие судоходные компании — значит, мы вообще не должны больше отчаиваться из-за временных неудач рабочего класса» {24}.
Помимо этого Энгельс заявил, что именно сейчас жизненно необходимо создать Рабочую партию Великобритании {25}.
В течение 2 лет социалисты планировали созвать торжественное собрание в Париже — летом 1889 года — однако за последние месяцы многочисленные расколы, проявления национализма и отвратительные личные стычки поставили под угрозу ожидаемое многими рождение Второго интернационала. Хозяева Всемирного конгресса, французы, были настолько разобщены, что решили провести два отдельных конгресса. В мае Энгельс писал Лафаргу, что они с Тусси усердно работали, чтобы их фракция — «так называемые марксисты» — достигла успеха, однако все их усилия перечеркнули дипломатические оплошности Поля (на которого обиделись социалисты одной английской фракции за то, что он пригласил другую фракцию) и Либкнехта {26} (который никак не мог определиться, какую из французских фракций будут поддерживать немцы {27}). Спорили даже о датах. По первоначальному решению конгресс должен был состояться в сентябре, но Лафарг внезапно решил, что 14 июля подойдет лучше — это был столетний юбилей взятия Бастилии, а кроме того, в этот же день открывался конгресс противников социалистов {28}. Энгельс уже злился и написал Лафаргу, чтобы тот придерживался общего решения и прекратил вести себя, как избалованное дитя {29}. Между тем соперники пытались дискредитировать социалистов, называя будущий конгресс Лафарга «семейным сборищем» {30} Марксов. В конце концов выиграл Лафарг. Конгресс открылся 14 июля, собрав делегатов со всего мира, от западных Штатов до востока России.
Лафарг занимался организационными вопросами — проживанием делегатов и арендой зала для выступлений, — но отнесся к своим обязанностям крайне небрежно, зарезервировав для немецкой делегации номера, которые было очень трудно разыскать, поскольку французская столица буквально кишела гостями Всемирной выставки {31}. Он снял зал, зная, что тот был слишком мал и не мог вместить всех делегатов — таким образом, создавалось впечатление ажиотажа и небывалого успеха конгресса. Не самое умное решение, учитывая июльскую жару в Париже {32}. Он также решил сделать конгресс частным мероприятием, опасаясь издевок прессы в случае провала.
Энгельс был откровенно встревожен. Он считал, что конгресс как раз и призван привлечь всеобщее внимание к проблемам рабочих, все его главные вопросы заслуживали самого широкого освещения в прессе: 8-часовой рабочий день, законы о женском и детском труде, отмена постоянной армии. Энгельс никак не мог понять, почему Лафарг стремится сохранить это в секрете {33}.
Несмотря на все ошибки и оплошности, конгресс воистину стал историческим. В июле в Париже была торжественно открыта Эйфелева башня — в рамках работы Всемирной выставки — и было положено начало созданию Второго Интернационала. Съезд марксистов открылся в Сальпетриер, на глухой улочке в районе между Гар дю Нор и площадью Пигаль. Энгельс предпочел не явиться — ему хватило подготовительного периода — но Тусси и Эвелинг были среди английских делегатов, чтобы следить за работой конгресса. Зал был убран красными флагами, напоминавшими о славных сражения 1848 года и революционных днях Коммуны.