Карл Великий
Шрифт:
– То бишь ерунда.
– Так и говори. Сам же всегда бесишься, когда кто-то говорит непонятные слова, коли их можно заменить понятными. До чего же ты изменился! И не к лицу, поверь мне, тебе эта ученость.
Эти манеры выражаться… Тьфу! Все это как-то… не по-нашему. Вспомни доброго короля Дагоберта. Простодушнее и неотесаннее его не было в мире государя. Зато как он бил и басков, и саксов, и всех подобных им разбойников. И до сих пор его не забыли. Все песни – о Дагоберте.
Скажешь, не так?
– Не так, Хильдегарда, не так! – начиная сердиться, отвечал король. – Те времена прошли. Идиллия первых франкских государей канула в безвозвратное прошлое…
– Ох уж мне эти пышные фразочки!..
–
– Не слишком ли много ты берешь на себя, Карл? И так смотришь на меня… И не обнимаешь… Быть может, я кажусь тебе слишком толстой? Образованные ведь обожают тощих кикимор, у которых изо рта воняет гнилым желудком.
– Вот то-то я и твержу, что ты дура, – улыбался Карл и, заставляя себя уйти от мыслей о высоком предназначении франков, обнимал Хильдегарду так, как она любила – железными объятиями, от которых трещали даже ее швабские, твердые кости.
И все-таки дружба с Алкуином продолжала сердить королеву. Карл постоянно обещал ей, что как только «штукатурщик» выучит его всему, чем сам владеет, сразу же отправится куданибудь в один из больших городов, дабы там основать нечто среднее между крупным монастырем и университетом. Но Хильдегарда успела уже столь люто возненавидеть «Йоркского выскочку», что всякий раз, едва увидев его, чувствовала, как где-то в низу живота у нее что-то обрывается от злости. Она даже стала худеть от этого, и Карл вдруг заметил, что похудение ей к лицу.
Хильдегарда стала гораздо привлекательнее, и с наступлением лета король и королева испытали друг к другу неожиданно сильный прилив любовной тяги, в результате чего Хильдегарда вновь забеременела. Карл стал уделять ей много внимания и страшно переживал, что приходится расставаться, когда надо было идти с войной в Саксонию, а Хильдегарда почему-то очень тяжело переносила начало новой беременности, продолжала день ото дня худеть и часто жаловалась на боли в низу живота.
Все началось с того, что лужичане вторглись в Тюрингию. Карл отправил три полка на их усмирение, но у горы Зюнтель эти полки внезапно попали в западню, устроенную саксами, и были почти полностью истреблены – из трех военачальников погибли двое, из шести графов – четверо, из тридцати знатных воинов – двадцать пять. Вместе с известием об этой катастрофе пришла новость о том, что вся Саксония и Фризия охвачены восстанием против франков, миссионеры Виллегад и Лиутгер со всеми своими приспешниками вынуждены были срочно вернуться на родину, спасаясь от неминуемой гибели. Взбешенный всем этим, а также тем, что приходится расставаться с больной и любимой Хильдегардой, Карл со своим сильным войском вступил в пределы Саксонии, взял четыре с половиной тысячи заложников, привез их в Верден, расположенный на границе между землями франков и саксов, и здесь объявил, что, если в течение трех недель основные саксонские вожди, включая самого Видукинда, не сложат оружие и не присягнут ему в верности, аманаты будут казнены. Настроен он на сей раз был зло и решительно.
Еще бы! Его оторвали от таких любимых занятий – учебы у Алкуина и возни с Хильдегардой.
Когда срок ультиматума подходил к концу, прибыл один из вождей саксов и попросил отсрочки выполнения требований еще на три недели.
– Ни на три часа не уступлю! – грозно прорычал в ответ Карл.
Урочный час настал, и ранним октябрьским утром 6390 года заложников стали выводить небольшими кучками в поле под Верденом и там обезглавливать. Почти целый день совершалось жуткое дело,
Вскоре пришло известие о том, что Видукинд и основные вожди бежали в Данию, ища защиты и помощи у тамошнего короля Зигфрида. В Саксонии вновь восстанавливалась власть франков, но теперь она получала огромные полномочия. Карл издал жесточайший свод законов, получивший наименование Саксонского капитулярия, по которому любое прегрешение против светской и церковной власти франков должно было караться смертью. За свое свободолюбие саксам приходилось платить по самому высокому счету.
К празднику Рождества Карл поспешил возвратиться в родные земли, и в Теодонисе после четырех с половиной месяцев разлуки встретился с Хильдегардой. Его поразили необычные, несвойственные цветущей некогда королеве худоба и бледность. Эта женщина, которая никогда, даже на последних месяцах беременности, не сиживала на месте, всюду совала свой нос, всюду обозначала свое присутствие безудержным смехом или неистовой бранью, теперь тихохонько полеживала в самом укромном уголке пфальца, часами глядя в огонь камина и почти не притрагиваясь к еде. Карл, мечтавший о том, как он всю ее расперецелует, вдруг не решился – припал губами к руке, затем только осторожно поцеловал в губы.
– Хорошо, что ты приехал до того, как я умру, – сказала королева.
– Приказываю не умирать! – попытался пошутить король, – Издаю строжайший капитулярий – «De ргоhibitio mortis regini Hildegardi», что должно переводиться как «Запрещение королеве Хильдегарде умирать» – или как там, черт возьми, правильно будет в этой проклятой латыни, сколько ни учи ее!
– Ученость погубит тебя, Карл, – простонала королева, глядя на мужа усталыми, измученными глазами, – Мерзкий штукатурщик сглазил нас.
– Зачем ты так!..
– Зачем?! А разве не он предрек нам, что у нас больше не будет сыновей? Вспомни его гнусные пророчества в Парме.
– Где он теперь?
– Отправился в Аквитанию. Надеюсь, ты побудешь со мной хотя бы один день, прежде чем отправиться к нему?
– Я никуда от тебя не уеду, клянусь тебе, родная!
– Побудешь со мной, покуда я не умру?
– Хильдегарда! Ведь я запретил тебе умирать! Приказ короля! Мы отпразднуем Рождество, Пасху, рождение этого нового малыша…
– До Рождества, может, еще и доживу, а вот до Пасхи и до… вряд ли. И все-таки ты вернулся, мой любимый Карл!.. Говорят, ты отрубил головы пятидесяти тысячам саксов?
– Всего лишь четырем с половиной. Я посвятил эту казнь тебе.
– Лучше бы ты пощадил их ради моего выздоровления.
– Прости, я не знал. Хотел как лучше.
– Не довелось повстречать элефанта? – на сей раз уже попыталась пошутить Хильдегарда.
– Этот гигант поросенок до сих пор прячется от меня, – улыбнулся Карл.
– Быть может, он придет к тебе лишь тогда, когда ты достигнешь непревзойденного величия?
– Скорее всего.
После Рождества Хильдегарда вроде бы почувствовала себя лучше, но к началу февраля болезнь вновь одолела ее, так что духовник разрешил ей вовсе не говеть Великим постом, разве только на Страстной неделе, да и то – ведь именно к этому времени ожидалось появление на свет малыша. Но прошла Пасха, а королева все еще не разродилась. Тощая, с огромным животом, бледно-желтая и скорбная, она постоянно теперь стонала, лежа в своей спальне, жалуясь на судьбу и проклиная Алкуина, а с ним вместе весь ученый мир. В день антипасхи она умерла во время родов, произведя на свет девочку, причем, как ни странно, довольно крупную и вполне здоровенькую. По предсмертному желанию королевы ее назвали Гизелой.