Карл XII, или Пять пуль для короля
Шрифт:
Глава двадцать первая
ДОМА
...и что ж осталось
От сильных, гордых сих мужей ?
Столь полных волею страстей?
После 15-летнего отсутствия Карл XII скромно и без всяких церемоний и салютаций вступил на свою землю. Это случилось в шесть часов утра 24 декабря 1715 года близ города Треллеборга. Постояв некоторое время у большого камня, он в сопровождении своих спутников двинулся пешком к городу. Он прошел через весь город по главной улице, потом сел в карету и после обеда приехал в Истад. Там Карл поселился в тех же апартаментах, в которых ночевал в июне 1700 года перед отплытием на войну с датчанами. «Король уже весь сед и оплешивел, и токмо по обеим сторонам за ушми немного волос кудреватых осталось», — через два года доложит Андрей Иванович Остерман царю Петру с Аландской мирной
В доме стояла все та же мебель: диван, крашеный платяной шкаф, выставленные на подоконниках мирты... Вероятно, та же самая служанка в белом переднике встретила его на пороге. Испытывал ли он какие-либо чувства, оказавшись через столько лет в той же самой точке своего жизненного пути? Или его сердце, как всегда, билось ровно и холодно? Вспоминал ли он о прошлом как о какой-то героической саге или окрашивал его в самые мрачные тона? А может быть, все это было сном? Истад — Хумлебэк — Нарва — Лаис — Двина — Клишов — Краков — Торн — Хайльсберг — Лемберг (Львов) — Пунитц — Гродно — Альтранштедт — Головчин — Татарск — Костеничи — Батурин — Гадяч — Коломак — Полтава — Переволочна — Очаков — Бендеры — Прут — Демотика — Потеши — Штральзунд — Истад.
Круг замкнулся.
Француз О. Монтрайё писал о резиденции шведского короля в Иетаде, что, с тех пор как Карл XII покинул в 1700 году Стокгольм, «...для своего жилья он всегда выбирал самые неудобные и неприятные помещения». С ним не соглашается швед Б. Лильегрен: Монтрайё был скорее заинтересован в создании мифов вокруг короля Швеции, чем в правдивом описании его жизни. Дом, в котором поселился Карл, был самым лучшим в Истаде и выглядел он вполне прилично.
Долгое время с легкой руки историков А. Фрюкселля и К. Гримберга циркулировал мрачный анекдот о Карле XII, согласно которому он якобы сразу по прибытии домой отдал приказ расстрелять капитанов и экипажи двух судов, не явившихся в Хидден Зее для осуществления спасательной операции. Галиоту «Проворный» и еще одной бригантине действительно было приказано держаться поблизости от Штральзунда и быть готовыми к тому, чтобы принять на борт короля, но в связи с тяжелой ледовой обстановкой они были вынуждены уйти в открытое море, так что в распоряжении Карла XII остались лихтер «Кит» и еще какие-то два грузовых суденышка. Король действительно приказал расстрелять несколько дезертиров с Рюгена, среди которых и был один шкипер, но никакого отношения к спасательной операции эти люди не имели [240] .
240
Капитану «Кита» Кристофферсу король за свое спасение пожаловал дворянство, дав ему родовую фамилию Анкеркруна.
Как бы то ни было, но анекдот отражает то подавленное настроение, в котором Карл пребывал по возвращении на родину. Ф. Г. Бенгтссон пишет, что он, измученный длительной походной жизнью и «обогащенный» полученными в Турции уроками, приобрел склонность к восточной жестокости и находился в состоянии глубокого отчаяния и полу-помешательства. Но внешне он ничем не выдавал своего настроения. Один голландский дипломат писал, что «...все, кто побывал в Истаде, не жалеют слов на описание бодрого настроения и милостивого отношения короля ко всем, кто к нему приближается. Они заверяют, что никогда раньше не видели своего короля таким разговорчивым, радостным и довольным, как теперь». В то же время все отмечали, что король сильно изменился внешне: у него появились большие залысины, на обветренном лице явственно проступили рубцы от перенесенной в детстве оспы, а волосы на висках поседели; синие глаза все так же были полны жизни, но, когда он чувствовал себя усталым, правый глаз неестественно расширялся и взгляд становился странно пристальным; исчезла былая гибкость, появилась хромота...
Несомненно, король в последние годы правления был суровым хозяином для своей страны, ненавидимым не только чиновным сословием, но также и большинством населения. За короткое время Карл приобрел характеристику сумасшедшего, потому что не желал и слышать о мире. На самом деле, как считают большинство шведских историков, мира король желал, но не на таких грабительских и унизительных, как он считал, для него и его страны условиях. Он возлагал надежды на время и ловкость своего нового помощника барона Гёртца. А пока нужно было организовать вокруг Швеции надежную оборону, чтобы, с одной стороны, внушить врагам уважение, а с другой — иметь возможность в случае вторжения отбиваться от наседающего противника. А хорошая оборона всегда даст возможность использовать и наступательные методы. Для этой «простой» программы действий, к сожалению, не хватало трех вещей: времени, солдат и денег. А раз не хватало времени, то средства для достижения двух других целей должны быть скорыми, эффективными и суровыми.
Но страна устала и ждала мира. Мира во что бы то ни стало. Мира любой ценой и как можно быстрее. Шестнадцати лет опустошительной войны было слишком много даже для такой воинственной страны, как Швеция. А когда с прибытием короля налоги стали расти еще больше и возобновились рекрутские наборы, настроение
Король между тем придерживался мнения, что кое-какие резервы в стране еще сохранились, нужно только преодолеть косность, инерцию и нежелание, а средства вместе с людьми найдутся. Чтобы знать настроения своих подданных, Карл поручил генеральному фискалу Лейонстедту организовать систему полицейского сыска. Мало ли в какое русло могло направиться недовольство войной! И хотя в народе при Карле XII и после него твердо укоренился миф о том, что в последней его армии воевали одни мальчишки и подростки, статистика населения за 1750 год, утверждает Ф. Г. Бенгтссон, показывает другое: в стране в 1715 году еще были молодые мужчины, и с рекрутскими наборами короля все обстояло не так уж и мрачно. А уж истории о том, как в одной округе женщины передрались между собой из-за одного портного как единственного не призванного на войну мужчину, нужно отнести к разряду фантазий.
В народе последние три года при Карле XII называли «гёртцевской годиной», внешне очень похожей на русскую «бироновщину». Сразу, как только король объявился в Швеции, начинается быстрое восхождение нового его сподвижника — барона Георга Хейнриха Гёртца, «отметившегося» во всех сферах общественной деятельности королевства: в политике, дипломатии и экономике. Не лишенный талантов, человек инициативный, бесцеремонный и беззастенчивый, свободный от всякой национальной привязанности, типичный искатель счастья, а главное — полностью разделявший взгляды своего повелителя и пользовавшийся его полным доверием, «блестящий барон» Гёртц стал теперь единственной крупной фигурой Швеции, заменив графа Пипера и всех королевских генералов и дипломатов.
«Паткуль наизнанку» родился на юге Германии, поступил на службу к голштинскому герцогу, стал его пажом, а потом личным советником и министром, одновременно выполняя обязанности личного посланника шведского короля при голштинском дворе. Этот человек обладал способностью видеть разрозненные вещи в их совокупности и был одержим такой активной деятельностью, которую только превосходила его изобретательность. Он в чем-то походил на самого Карла XII, что и объясняло причину их тесных и гармоничных отношений. Они оба не любили размениваться на мелочи, избегали полумер и боязливой осторожности, оба мыслили широкоформатно и смело. К тому же барон, в отличие от короля, был человек практического склада и полезен королю во всех повседневных и житейских делах.
Вольтер, встречавшийся в Париже с бароном до его поступления на шведскую службу, довольно тесно сошелся с ним. «Не бывало еще человека столь податливого и в то же время столь отважного, столь находчивого в неудачах и столь амбициозного в своих замыслах, — пишет Вольтер. — Никакой проект не пугал его, и ни перед какими средствами для осуществления своих целей он не останавливался, рассыпая повсюду подарки, обещания, клятвы, ложь и истину».
Французский историк А. Жоффруа, современник Гёртца, оставил о нем следующую характеристику: «Барон Гёртц был, несомненно, одним из тех политических интриганов, чья ловкость и наглость столь часто будоражили политику XVIII века. Он родился в добропорядочном франконском семействе, учился в Йене, был сначала пажом у зятя Карла XII, герцога Голштинии, и сделал себе карьеру при этом маленьком дворе. По его проискам получил отставку первый министр, чье место он и занял после смерти герцога. Этот трусливый, наглый и развратный картежник стал абсолютным властителем герцогства, но его амбициям было тесно в столь узких пределах. Занимаясь делами Голштинии, он сделался известным Карлу XII и во время своей поездки в Бендеры [241] понравимся королю. Участвуя в интригах, связанных с проблемой шведского престолонаследия, он не постеснялся [242] явиться к Карлу XII после его возвращения из Турции, чтобы предупредить возможное неудовольствие короля и всячески угодить его страсти к войне, обещая доставить для оной новые средства и новых рекрутов. Уже с начала 1716 года Гёртц имел безраздельное влияние на короля, не получив при этом никакой официальной должности и даже шведского подданства».
241
Неточно: с Гертцем Карл познакомился еще в Польше после битвы под Клишовом, когда барон прибыл за телом погибшего голштинского герцога Фридриха IV, зятя короля.
242
Возможно, французский историк имеет в виду «антишведский» поступок барона, связанный с его планом сохранения самостоятельности герцогства Готторп-Голштинии ценой сближения с Данией и членами Северного союза. Весной 1707 года прозорливый барон пытался получить у Карла XII согласие на сближение с Копенгагеном, и если бы не граф Пипер, вовремя вмешавшийся в дело, Гёртц уговорил бы короля. Уже в 1709 году он разработал план сближения с Петром I с помощью матримониальных связей и давно вступил в тайный контакт с Берлином — отнюдь не для продвижения шведских интересов.