Карлица
Шрифт:
— Вам разве не сообщили, что госпожа Лёбек жива, цела и почти невредима? — адвокат сделал паузу, хотел пошутить, но передумал и продолжал ровным голосом — У неё пожизненное увечье в виде ограничения способности вращения головой и приобретённый эстетический дефект в наклоне шеи. Вам надо будет публично попросить у неё прощения.
— Меня не депортируют?.. Вместе с женой и дочкой?.. Из тюрьма здесь в тюрьма там?..
За годы жизни в Бельгии Абдулла приучил себя изъясняться односложными предложениями. Их было легче повторять переспрашивающим фламандцам. Адвокат сощурился, наклонил голову набок, покрутил глазами — всё это для повышения шансов на правильное восприятие Абдуллы. Потом широко улыбнулся:
— Это исключено, в Бельгии уже много лет не применяется насильственная депортация. Тебе, Абдулла,
Адвокат хотел продолжить и сказать Абдулле, что срок пребывания в тюрьме рассматривается законодательством как легальное проживание в стране, но Абдулла резко его перебил:
— Слушай, Димитрий, собачий ты хрен, я не боюсь ничего, понимай? Зачем ты мой адвокат? Много платят? Я хочу, хочу, чтобы меня депортировали.
Абдулла приблизился к адвокату, схватил его за лацканы пиджака, поднял из кресла и несколько раз встряхнул.
— Господин Абдулла, так нельзя обращаться со своим адвокатом, — быстро проговорил не на шутку испугавшийся адвокат. — Если вы хотите получить лечение в психиатрической больнице, то можете мне сказать об этом напрямую. Я отвечу на все ваши вопросы. Мне платят жалкие центы за ведение вашего дела. Но, признаюсь, быть вашим адвокатом — это очень престижно, и это может улучшить мои заработки со временем, — адвокат шаг за шагом ретировался задом к двери. — Ввиду вашего возбуждённого состояния я вынужден на этом закончить нашу первую беседу. Вы можете мне доверять: никто ни о чём не узнает. У нас есть с вами общие интересы, не правда ли? — сказал он напоследок, покидая комнату отдыха и поправляя галстук.
Режин разбудила храпящего Мохаммеда:
— Выслушай меня. Я намереваюсь публично простить того чеченца с ножом. Это будет акт великодушия, трюк, который так ценится избирателями. Я создам комитет из представителей трёх основных религий, смешаю больное тепличное христианство с дикорастущим исламом, всё украшу декоративными кактусами иудаизма (Мохаммед сморщился и сделал недовольную гримасу), ну, так и быть, обойдёмся без евреев, в центре оранжереи будет бить неприхотливый фонтанчик буддизма. Так я создам новую религию терпимости, это ведь неисчерпаемый колодец, я заткну всем моим насмешникам рот, я заставлю их забыть, кто они и откуда взялись, я им всем дам понять, что они ниже меня… Ты, конечно, не сможешь это понять и оценить, — продолжала Режин, не замечая, что Мохаммед вновь погрузился в тяжёлую, липкую утреннюю дрёму. — Я до сих пор не проиграла ни одних телевизионных дебатов. Это ведь настоящее искусство, похожее на скачки с препятствиями. Одна неверная фраза в прямом эфире — и ты летишь с лошади в колючие кусты. Я никогда не отвечаю прямо на заданный вопрос. Мой самый отточенный приём — усыпить противника дружеским жестом, а потом хлестнуть наотмашь по его расслабленному коровьему крупу. Я могу это проделать несколько раз кряду, пока мой оппонент не выйдет из себя и не потеряет самообладание. И тогда я пускаю ему кровь, я становлюсь как одержимая, я слышу возгласы ободрения и аплодисменты сидящей возле телевизора публики. Я никогда не теряю контроль над собой, я хладнокровна в самые опасные моменты. А моё аргументирование, перечисление по многочисленным пунктам! Мой уверенный голос с хорошо поставленной дикцией (завтра опять к логопеду), мой невозмутимый взгляд, устремлённый в камеру! Уже предвосхищая победу, я вызываю из своей цепкой памяти заранее заготовленное заключительное слово… — Режин вновь толкнула в бок закатившегося бисерным храпом Мохаммеда.
Мохаммед проснулся окончательно и зашлёпал босиком, огромными чёрными ступнями, по паркету спальни, потом ещё более отчётливыми шлепками — по белому мраморному полу.
— Эй, слышишь меня? Мойся недолго, мне нужно, чтобы ты отнёс и искупал меня в ванне, — донёсся до Мохаммеда визгливый голосок Режин, который был тут же заглушён пущенной из крана сильной струёй воды.
После купания Мохаммед отнёс завёрнутое в полотенце, младенчески беззащитное тельце своей повелительницы обратно в постель. Там же и позавтракали. Режин давала распоряжения по телефону Жан-Пьеру. Тот должен был назначить встречу с чеченцем в тюрьме, обработать его психологически и предложить взамен на освобождение из тюрьмы сотрудничество в деле интеграции
Между тем Жан-Пьер положил телефонную трубку и выругался всеми известными ему ругательствами, а именно — двумя: «проклятый бог» и «дерьмовая дырка». Три дня назад его любовник, впавший в депрессию, покончил с собой, а тут ещё это унизительное, идиотское поручение карлицы — нетрудно выйти из себя. Впрочем, раздражение всегда шло на пользу его служебному рвению. Он тут же набрал номер директора тюрьмы, чтобы организовать встречу с чеченцем. То, что он услышал по телефону, заставило его с облегчением опуститься в рядом стоящее кресло и захлопать губами на выдохе.
После обеда заключённых выводили на получасовую прогулку в небольшой тюремный скверик, размером с детскую площадку. Из обрубленного ствола берёзы пробивались новые ветки с маленькими светло-зелёными листочками. Настороженность и открытая враждебность мультикультурного тюремного населения друг к другу мирно растворялась в запахе распустившейся сирени. Абдулла блаженно вдыхал терпкую свежесть душистого воздуха. После купания в холодной горной реке сёстры долго растирали шестилетнего Абдуллу махровым полотенцем, сменили его мокрые плавки на сухие трусики, потом все втроём надели сандалии и стали спускаться по тропинке к шоссе. Редкие разноцветные «Жигули» сверху казались добрыми драгоценными жучками. Невидимые счастливые родители с радостными детьми сидели в этих автомобилях. Рядом с ним на скамейке сидел вор в законе Джабраил и рассказывал ему об окружающих тюремных обитателях. Вон там, среди бритых, коричневых, лоснящихся на солнце голых голов чернокожих, — гранёный череп Патриса, главаря банды «Чёрных ангелов». А вон тот усатый игрок в нарды — албанец Фатмир, на протяжении нескольких лет получавший пособия для неимущих одновременно в семи городах Бельгии. Он убил ножом социальную работницу, раскрывшую махинацию. А вон тот молодой красавчик с широкой улыбкой и маслянисто-чёрными глазами, завязавший живую беседу с надзирателем, — это марокканец Хусейн, зарезавший из ревности двух своих жён, привезённых из Марокко. Он скоро освободится и поедет за третьей.
Когда заключённые возвращались с прогулки, вахтёр на входе вручил Абдулле письмо. Конверт сверкнул знакомым почерком дочери. Ещё в коридоре, на ходу, он разорвал конверт и на одном дыхании прочитал небольшое полустраничное письмо. «Моя мама призналась мне, что ты не мой отец… ты кровожадный убийца. Мой друг купил мне пистолет, и если ты когда-нибудь приблизишься к нашему дому, я пристрелю тебя, как бешеную собаку…» Абдулла попытался скомкать письмо в руке. Но пальцы его разжались, лицо побагровело, он упал на каменный пол, глазные яблоки закатились, как бы пытаясь заглянуть внутрь черепа.
Месяц спустя в зале прибытия аэропорта Домодедово стюардесса с нежным взглядом, напряжённой улыбкой и золотистыми завитками выкатила в толпу встречающих коляску с парализованным чеченцем.
— Юсупов Абдулла, Абдулла Юсупов, — выкрикивала она мягким грудным голосом.
Две пожилые женщины откликнулись, назвались сёстрами, склонились и принялись целовать худое, наполовину помертвелое лицо Абдуллы. Из его груди вырвалось радостное мычание, а по его щекам, покрытым седой щетиной, прокатились две слезы. Сёстры взялись с двух сторон за ручки коляски, поблагодарили стюардессу и медленно направились к выходу.