Карнавал обреченных

Бирюк Людмила Дмитриевна

Анна объяснила ему, что Михаил отправился в Польшу к цесаревичу Константину с письмом от императрицы-матери.

Николай невольно встрепенулся.

— О чем вы ему написали, матушка?

— Что за вопрос! — холодно удивилась Мария Федоровна. — Разве мне нечего сказать сыну в эти трагические дни? Или ты забыл, что Константин — цесаревич?

Усилием воли Николай не выдал своих чувств. Снова удар! На этот раз от родной матери. Нет, не может быть… Не желая сдаваться, он произнес ровным голосом:

— Константин женат на особе не королевской крови. Он не имеет никаких прав на престол.

Все замолчали и переглянулись

с таким видом, будто он сказал что-то неприличное.

— А у тебя, братец, прав на престол еще меньше! — хихикнула глупенькая Анна. — Правда, maman?

Николай вздрогнул и покраснел. Он заметил, что фрейлины опустили головы, а его старшая сестра Мария Павловна подавила невольную улыбку. Императрица сжала сухие губы, пригвоздив Анну гневным взглядом.

— Помолчала бы, милая моя. Тебе это больше приличествует! А что касается престолонаследия… Вы, дорогие дети, кажется, совсем забыли о моих правах. И напрасно! История свидетельствует о том, что порой женщины управляли Россией лучше, чем мужчины.

Все замерли в оцепенении, осознав непредсказуемый поворот событий.

— Вы изволите шутить, матушка? — холодно спросила старшая дочь, невольно вздрогнув.

— Побойся Бога, Мария! Пристало ли мне шутить в сей горестный час? Но согласись, дорогая… Когда дети не в состоянии разрешить трудный вопрос, святой долг матери — прийти к ним на помощь!

— А нас с сестрой вы в расчет не принимаете? — зло прошипела Анна. — Чем мы хуже вас? Или наше слово уже ничего не значит?

Николай почувствовал, как кровь приливает к лицу. Он задыхался и беспомощно озирался по сторонам. Словно никого не узнавая, машинально скользил взглядом по бледным, похожим на маски лицам женщин. Дышать было нечем. Казалось, вражда и лицемерие наполнили воздух тяжелым смрадом. Ему хотелось одного — распахнуть окно и расстегнуть ворот мундира.

— Мне нездоровится… — еле слышно проронил он. — Позвольте откланяться, матушка. Целую ваши руки.

* * *

Но неприятности этого тяжелого дня еще не кончились. Вернувшись в Аничков дворец, Николай увидел на своем столе письмо от князя Печерского. Неприятный холодок пробежал по всему телу, желудок свела судорога. Непослушными руками Николай вскрыл конверт… Так и есть! Предчувствие его не обмануло. В холодно-учтивых выражениях Печерский предлагал великому князю принять вызов на дуэль.

Да… Только этого ему не хватало!

Николай ненавидел дуэли. Он всегда говорил, что дуэли — обыкновенное варварство, в котором нет ничего рыцарского. Была б его воля, он каленым железом выжег бы «идею чести» из умов русских дворян.

Три года назад он пережил позор, отказавшись от дуэли. Это было под Вильно, на смотре лейб-егерского полка. Николай грубо накричал на гвардейского капитана Норова, участника войны с Наполеоном, кавалера многих наград, и тот публично потребовал сатисфакции. Все полковые офицеры поддержали капитана, объявив, что в противном случае они подадут в отставку. Многие из них сражались на войне, а Николай не нюхал пороху. Положение казалось безвыходным. Великий князь обратился к генералу Паскевичу с отчаянной просьбой о помощи. Генерал поступил просто: зачинщиков «бунта» перевел из гвардии в армию, капитана Норова направил в богом забытый дальний гарнизон. Драться на дуэли великому князю теперь было не с кем, но в глазах вольнолюбивого

русского офицерства он навсегда потерял лицо.

Николай напряженно перечитал картель. Нет, «второго Норова» не будет. Надо срочно всё уладить, пока дело не получило огласку. Но на этот раз он обойдется без посредников.

Схватив чистый лист именной бумаги, Николай сунул перо в чернильницу и аккуратно написал:

«Милостивый государь, князь Владимир Алексеевич!

Полагаю, что вам уже известно, какое страшное горе постигло мою семью и всю Россию. В эти скорбные дни я не волен самолично распоряжаться своей жизнью. Вызов ваш принимаю, но прошу об отсрочке, дабы иметь возможность отдать последний долг покойному государю. Затем — всецело к вашим услугам».

Поставив подпись и дату, Николай удовлетворенно усмехнулся. Прекрасно! Ни одной зацепки, чтобы упрекнуть его в трусости! Может, и грех так думать, но, честное слово, брат вовремя умер. А что до отсрочки… Не стоит беспокоиться! Когда он сядет на трон, об отложенной дуэли уже никто не вспомнит. Где это видано, чтобы поручик стрелялся с императором?

Николай вложил письмо в конверт, расплавил на свече сургуч и запечатал послание личной печатью.

* * *

— Уйдите, господин Печерский, и никогда больше не приходите. Я не хочу вас видеть.

Эти слова звучали в ушах Володи, когда он покидал дом Репниных после тяжелого разговора с Полиной. Она ни на что не жаловалась, не упрекала его, только просила уйти. Ее глаза были сухи, голос безучастен. Когда он честно рассказал ей, кем на самом деле оказался ее возлюбленный, она не захотела его слушать. Его маленькая Сероглазка, которую он знал с десяти лет от роду и любил чисто и нежно, предпочла ему негодяя, который хотел ее погубить! Вот что было особенно горько и больно!

Прочитав послание Николая Павловича, Печерский с досадой взглянул на календарь, прикидывая в уме, как долго может затянуться отсрочка дуэли. По всему выходило, что ждать придется не меньше месяца. А ждать он не мог. Его оскорбленное достоинство требовало немедленного удовлетворения. Он сжал руками виски. Ну что ж… Если дуэль с Николаем откладывается, тогда он будет драться с его пособником, Баклановым! Володя решил вызвать его устно, при свидетелях, назвав подлецом. Тогда тот уж точно не отвертится.

Мысль о том, что он сам мог погибнуть, не приходила Володе в голову. Постоянный свист пуль и сабельные сшибки на Кавказе давно стали для него обычным, повседневным делом.

Поразмыслив, Володя решил поехать на Выборгскую сторону, чтобы поговорить с Сандрой. Каким образом она познакомилась с Сероглазкой? И насколько в этой истории замешан Бакланов?

На следующий день, ближе к вечеру, он отправился к актрисе, надеясь застать ее дома, так как по случаю траура все спектакли были отменены.

* * *

Бакланова распирало от гордости, когда, после удачного вояжа в Захарово, он явился к своему господину. Блеск адъютантских аксельбантов не мог сравниться с сиянием его физиономии. Не хватало только нимба над головой.

— Наконец-то! — вскричал Николай Павлович. — Садись, рассказывай! Нет, постой… Сначала скажи только одно: привез?

— Так точно, ваше высочество!

Вздох облегчения вырвался из груди великого князя. Он перекрестился.

— Слава богу! Где шкатулка?