Карнавальная месса

Мудрая Татьяна

Потом я свел знакомство со щенками из обучаемых групп и слегка опешил: рост кое у кого был ньюфаундлендовый.

— Взрослых я тебе не покажу, испугаешься вчистую, — сказал Дэн. — Хотя почем знать, ты мог и видеть их в работе. Кстати, и обычные собаки, которые у нас тоже есть, и твоя рыженькая как раз у подростков.

Агния, и правда, уже подходила к нам: броситься ко мне в объятия она пока что не могла, но на шагу двигалась плавно и почти безупречно. Мы сердечно обнюхались и поцеловались.

— Воплощение естественной грации, — прокомментировал Дэн. — Мы такую дикарскую экзотику почти не держим, разве что колли и бобтейлов для слепых: те любят,

чтобы для других было позаметнее. Афганов еще пробовали — не пошло: больно быстроноги, почта из них хороша, особенно амурная. На то же и далматины пригодны, белые в черных яблоках. Эрдельтерьеры — замечательная порода, смотри туда. И туда: вон те, с пышными лапами и бледным чепраком, — это они же, только так называемые войлочные. Шерсть из них прядут; если большая семья, выходит очень практично. Вид тоже домашний, уютный. Охранники из них так себе, характер мягкий; но если подопрет — только держись! Ворога хозяйского на молекулы разложат.

Разумеется. Похожего пса подарили моей недавней знакомке.

— Традиционно боевые породы мы не берем, их селекцией занимаются другие, — продолжал папаша. — А вообще, нет для нас ничего лучше помесей, одичавших собак. Наследственность у них расшатана, способность мутировать высокая, а с другой стороны, еще сохранились в латентном, как бы капсульном состоянии свойства одной или нескольких составляющих — древнейших пород. И какая бывает радость, если это удастся извлечь, если бы ты знал! Впрочем, я вас совсем заболтал, наверное.

Агния привалилась к моей ноге и вздохнула.

— Я-то думал, что самая начальная порода — дворяне, — сказал я.

— Плавильный котел, коктейль, смесь разных вин, а не их первоисточник, — объяснил Дэн. — Вначале же был алкоголь, или спиритус, или идеальный дух.

— Вы что, задались целью при помощи селекции вывести первособаку? Этакого суперпса…

— Не ставим мы никакой цели. Просто работаем с животными, как наши женщины — с растениями, желая поймать внутри их собственный путь развития, — Дэн с легкой досадой отпихнул от себя самую назойливую морду.

— Так у вас и монахини имеются? Я, собственно, видел, но полагал игрой случая.

— Конечно, оно не в традициях общежития, но мы устроили их рядом для их же безопасности. Ты думаешь, почему двор такой маленький? Кавалерский корпус вокруг, по всей внешней стене, дамский — малое полукольцо внутри кольца большого. Хочешь, пошли познакомимся с их бытом, пока они на природе; это ничего.

Я так и не понял хитрого расположения этой внутренней анфилады комнат, более открытой глазу и сквозной, чем мужская половина. Просто, как в сказке, шли мы с Дэном и пришли.

— Мы их называем «Прекрасные Садовницы», они куда лучше нас, мужчин, делают и сохраняют красивое, — говорил он два часа спустя, когда мы уже осмотрели все, что можно, и самую малость того, что нельзя.

Я вспомнил гобелены ручного тканья на стенах и парчовые занавеси на окнах, мебель лаконичной и в то же время совершенной формы, витражи окон и мозаики на сводах маленьких комнат, похожих на нитку жемчуга. Кожаные переплеты книг инкрустированы костью и перламутром, узоры ворсовых ковров полны грозного смысла. В столовой знаменитые Дэновы сервизы соседствовали с еще более очевидным антиквариатом, причем незаметно было, чтобы их доставали из-за толстого хрустального стекла буфетов. И везде — кусты и деревца в кадках, плющи и лианы, вьющиеся по стенам изнутри и снаружи.

— А как у вас с обетом добровольной нищеты? — ухмыльнулся я.

— Не даем. Ведь что такое бытовая

нищета? Когда ты заводишь вещицу, а она пробует тобою командовать: вот к моему цвету подходит галстук лишь фильдепюсового какого-нибудь тона, купи. Или пищит: с меня можно есть только бланманже, притом серебряной ложкой. А то еще: фаянс и глина не по моему нутру, фарфор в меня сложи. К моим потолкам непременно требуется секретер в стиле буль и шкап а-ля Луи Каторз. В конце концов, они, эти бестии, садятся тебе на голову, и ты только на них и работаешь, только для них и живешь, как раб какой-то. А у нас тут люди свободные. Вся здешняя красота и гармония — их, потому что назначена в дар и хранится не для грубой пользы, а для чистого вдохновения. Ею-то они богаты, ее и прячут в себе. Ты же видел кое-кого из сестер.

Да, я видел, если можно было это так назвать. Их руки, глаза и сердце источали красоту и благо, но то, что прилегало вплотную к их сути, да и они сами, — казалось излучающей пустотой. Темные одежды, лицо под капюшоном с узкой прорезью — не для того, чтобы оберечь другого от соблазна, а, кажется, чтобы сфокусировать излучение юной красоты, идущее от них невзирая на истинный возраст, отдавать его, ничего не оставляя при себе.

— Живые светильники, — подтвердил Дэн. — Мужчины сводят с неба то, что женщины потом излучают в мир. Вот те девушки, которых ты видел сначала, — они походят на мужчин, низводительницы. Есть и мужчины — излучатели. Все разновидности человеческого хороши для своего дела.

— А ты кто, низводитель или излучатель? — спросил я с каверзой.

— А я — такой же, как ты. Поймешь себя — и меня поймешь. Забыл ту свою дразнилку?

Ну да, про то, что я сын…

Мы сочли необходимым замять неудобный поворот темы, и я напросился поглядеть ту «природу», где находилась основная часть здешних дам.

В женской части двора была арка. Мы нырнули сквозь нижний ярус колонн прямо туда… и увидели Сад.

Он казался без берегов и границ: низкорослые яблони в крупных желтых плодах, груши и айва, нектарины и абрикосы, ягодные кусты в междурядьях и отдаленные виноградники. Девушки сидели на ветвях, примостив рядом свои корзины, и собирали урожай: смешливые глаза следили за нами сквозь прорези наголовников, из-под длинных юбок выглядывали босые ножки. А совсем близко на одном-единственном высоком и кряжистом стволе от меня росло все ботаническое мироздание: каждая ветвь давала свой особый плод.

— Ноев ковчег, — вспомнил я.

— Дерево дружбы, — ответил Дэн. — Когда-то была такая хорошая традиция: гость приводит ветку лучшего растения в своем краю и делает подвой.

— Тут бывают гости из других стран?

— Не без этого, — ответил он. — А ты вроде все время хочешь спросить у меня об одном из них, да смущаешься с чего-то.

— О Сали.

— Да.

Мы уселись на скамью так, чтобы видеть Сад.

— Там, где он сейчас, — сказал он буднично, — стоят экраны от излучения мысленной энергии. Но он… он использует некий иной способ контакта. Лакуны во временной ткани… ты пока не поймешь. Я даже не знаю, передать ли тебе его слова, как обещал в той моей записке. Говорит, что он в Донжоне, и в то же время просит, чтобы ты с ним не связывался ни в одном из общеупотребительных смыслов. И не предпринимал никаких опрометчивых шагов для его вызволения. Что он имеет в виду: вообще ничего не делать или не делать глупостей? И что он считает опрометчивым: тебе штурмовать крепость в одиночку? Или собрать ополчение из мюридов, послушников и чел и двинуть на щит? Скажи мне.