Карнавальная месса
Шрифт:
Торт, наконец, прибыл вместе со своим добытчиком. Он был выполнен по индивидуальному проекту и оттого красив, как опрокинутое паникадило. Долгое время боялись идти на его кремовые загогулины с одним кухонным ножом.
Дама Мириэль дежурила у входа, снова в своем голом платье, и придирчиво требовала от гостей:
— Клади камешек за вход. Не отдашь — пирогов не получишь!
Детки по очереди бросали в распяленный мешок предметы, размер которых колебался от воробьиного яйца до полновесной мужской дули.
После церемониального питания — процедура однообразная,
— Ты почему моего человека в заначке держишь? — интересовалась она.
— Сам сюда захотел. И полезен был необыкновенно.
— Это будет вменено ему в заслугу. А что сам — это позвольте усомниться, я тебя знаю со всеми твоими вывертами. Выбора ему факт не оставил, верно?
— Мне здесь нравится, Дама Мириэль, — вмешался я, — во всяком случае, я как раз выбирал.
— Он тоже — в предысторическое время. Как наделенный свободной волей и этим… безошибочным предвидением, — хмыкнула Дама.
— У меня тут жена и будущий ребенок.
— Здесь умеют заботиться о детях, как ни странно, — усмехнулась она. — Так что вы им не очень-то и нужны — не то что мне и моим людям.
— Вы что, Джошуа? — риторически спросил Френзель. — На такие предложения отвечать отказом не принято.
— Я по жизни не делаю того, что принято, — пожал я плечами. — Вот вы сказали своей Даме, что у нас в любую минуту война начнется?
Она услышала, нахмурилась, но сказала не «типун вам на язык», а нечто литературное:
— Одним вами у государя не будет ни конно, ни людно, ни оружно. Из какой это пьесы я позаимствовала эту цитату? В общем — перебьется, старый интриган. А то сам не знает, что ему надобно.
Когда до меня дошло, что между ними уж решен мой уход и хитроумие Самаэля расточалось только ради спортивного интереса и из свойственного ему духа противоречия, я вдохнул с облегчением. Некто снова взял на себя тяжкий груз моей свободы, и мне оставалось только подчиниться.
— Что мне придется делать? — поинтересовался я.
— Пока — немного подзубрить скалолазание. Вы ведь, как муж говорил, этим занимались — вниз по отвесной стене.
— Вниз больше ни за что, только вверх, — ответил я словами не очень приличного еврейского анекдота о пилоте, который делал «мертвую петлю», и его посрамленном пассажире.
— Вверх и полезем, вот только этот жмотина вас отпустит, — сказала дама. — В Высокие Горы.
— Но это невозможно! — воскликнул я. — Я не умею. Я вообще не мог такому научиться.
— Никогда не поздно испробовать нечто новое, — провещала Дама. — Особенно со мной.
Я краем глаза смерил ее шпильки.
— Там не самый трудный маршрут, — успокоила она. — По горам вьется серпентин, не бумажный, а асфальтовый. Дорога-змея. Мы будем карабкаться от одного витка к другому наперерез.
— А почему нельзя вдоль по дороге? — спросил я.
— Долго получится. И придем, чего доброго, не туда.
Где-то ты теперь, моя верная Дюрандалька?
Мы с господином Френзелем улеглись в его спальне: тащиться среди ночи с набитым животом было лень. Сквозь сон
А утро возникло раннее и чистое: дождь, который приходил украдкой, прибил пыль и пустил ручейки по улицам. Городок смотрел сам в себя, как в зеркало, и не мог узнать — так неожиданно ярки стали его краски и четки очертания.
Дала Мириэль была особа решительная, и отправились мы меньше чем через час после легкого завтрака. Провожала нас целая толпа, и настроение у всех было подавленное. У меня, по правде говоря, никакое: слишком много непереваренной информации получил вчера, особенно если счесть пищу специфическим ее видом. Рядом со мной вышагивала моя патронесса и коротком балахоне, шальварах и башмаках на толстой подошве, отчего она малость убавилась в росте, и с рюкзаком выше головы, который роста, наоборот, прибавлял. Чуть сзади плелись Агния и Джанна, потом все прочие лица.
На границе дальних полей мы попрощались. Я расцеловал Агнешку и ее несуразного дитятю, наказал Джанне беречь себя, а Баубо — смотреть за обоими, матерью и ребенком.
— Я их сам вытолкну наверх, — заверил меня мой экс-шеф. — Тряхну старой выучкой. Только вы все равно возвращайтесь — если надумаете, конечно.
Дальше мы мерили землю вдвоем, не считая редких в этом месте собак и кошек. Я почему-то считал, что нам пахать еще и пахать: насмотрелся на приморские прямые перспективы. Однако то ли восприятие мое изменилось, то ли здешние горы были не настолько уж больше тамошних холмов, но уже среди дня мы уперлись в склон, заросший всякой дикорастущей всячиной: вьющейся, торчащей и покрытой колючками.
Тут мы начали восхождение.
Тропы не было, одна жесткая и короткая трава, распластанная по земле, Неба не было тоже — сплетение веток и серая хмарь чуть повыше, которая буквально садилась на голову. Я моментально взмок, точно вша пробираясь «между шерстью и кожей», но, сам себе изумляясь, подбирал из-под ног ягоды. Их было много: желтая и красная алыча, слегка помятая шелковица и ежевика, чьи плети в этих местах ползли по камню, цепляясь шипами. Все это было пресным, но сочным; позже я возблагодарил свою интуицию.
Потом мы натолкнулись на первую ступень: гладкое, черное шоссе, от которого разило горячей смолой, битумом и душной гарью. В липкую от жара поверхность были впечатаны следы, ребристые — гусеничных траков и узорные — шин. Невидимый едкий пар поднимался от нее, и пришлось перебегать шоссе со спертым в зобу дыханием, прищемив пальцами нос. За асфальтом снова начался подъем, еще более крутой и каменистый. Плодовых кустарников почти не было; одни корявые и почти безлистые деревца, проплешины в тусклой траве и смертельная духота. Я задыхался, пот катился со лба и скапливался под глазницами, как слезы. Мириэль лезла сзади, морально поддерживая меня ладонью пониже крестца: я так думаю, чтобы не сбёг.