Карнивора
Шрифт:
Когда между холмов показалось движение, Марика застыла. «Будет или нет у него с собой маленькая девочка?» — напряженно думала она, вглядываясь вдаль и пытаясь рассмотреть, не несет ли один из них маленький сверток. Но на таком расстоянии что-либо увидеть было невозможно.
Когда Дора и мальчик стали подниматься от реки к ним, Марика подалась вперед, но они шли спокойно и ровно, и никого свертка, похожего на маленькую девочку, у них не было. Только у мальчика на плече болталась небольшая котомка, да мама несла в руке узелок.
Они подошли, ветер взметнул и их волосы тоже.
— Ты — Кристофер? — спросила Марика тихо.
— Я — Кристофер Тилзи, — ответил мальчик резко, снова тряхнув головой. Он говорил со странным акцентом, как будто все звуки у него во рту становились острыми и злыми.
Марика нахмурилась.
— Тилзи, — повторила она задумчиво и повернулась к бабушке Кейзе. — Это значит, что он — лис, правильно, бабушка?
Кейза прищурилась. Дора и Лагит переглянулись.
— Это ты сказала, — тихо ответила бабушка.
— Я не лис, — резко возразил мальчик. — Я Кристофер.
— Ты Кристофер-Лис, — невозмутимо ответила Марика. — Тилзи, Тиласи. Это значит — Лис.
Далеко в Лесу, между стволов вековых елей, мелькнул рыжий всполох. Волк, до того спавший между узловатых корней, приподнял голову и широко распахнул глаза, ясные, как морозное зимнее небо.
III. Кристофер
На поверку Кристофер оказался совсем не волшебным. Марика и сама не могла бы сказать, чего ожидала — но спустя несколько дней, сидя на лавке и болтая ногами, Марика громко заявила:
— Он противный.
Кейза, которая в этот момент стояла к ней спиной, замерла на мгновение — ровно настолько, чтобы убрать с лица невольную улыбку, — и обернулась:
— Неужели?
Марика откусила лепешку и серьезно кивнула.
— И что же в нем противного? — продолжила Кейза, пристально глядя на внучку.
— Фше, — не переставая жевать, промычала Марика. Затем, дожевав, продолжила: — У него противный голос. Ужасно резкий, как будто он ножом слова режет. И он говорит так, как будто залез на ель и вещает оттуда, а мы все копошимся внизу — ты бы видела его лицо при этом!
— Я видела, — кивнула Кейза.
— Ну вот. И потом, он чуть что принимается рассказывать про Кларет, город, в котором он жил — как будто это центр мира! И смеялся надо мной, когда я сказала, что понятия не имею, где этот Кларет находится — как будто это кому-нибудь важно! И при этом, бабушка, ты не поверишь — но он ни разу в жизни не видел козу! Я сначала не поверила. Потом я подумала — ведь его папа был очень богатый, может, у них была корова? Но Кристофер только фыркнул и заявил, что это дело крестьян — держать скотину. Бабушка, а что, у них в городе совсем нет молока?
— Не знаю, — осторожно ответила Кейза. О тонкостях городской жизни она была осведомлена не сильно больше внучки — а опыт научил ее помалкивать о том, чего не знаешь. В большинстве случаев это было лучшим способ прослыть умной. А Кейзу
— Бабушка, зачем он к нам приехал? — неожиданно спросила Марика, и улыбка тут же перестала щекотать Кейзу за щеками.
— Он приехал к нам, потому что ему больше не к кому было поехать.
— Но у него же есть дядя, который тоже живет в городе! — Марика вскинула свои огромные ясные глаза на бабушку, и в них были непонимание и обида. — Вот и жил бы у него… Зачем он нам?
Кейза ответила не сразу. Насколько она поняла со слов Доры, дядя Кристофера был совсем не тем человеком, которому стоило присматривать за мальчиком одиннадцати осеней от роду — и Кристоферу очень повезло, что его дядя считал точно так же.
Вот только сам Кристофер, очевидно, отнюдь не считал это везением.
«Бедные дети», — подумала Кейза, а вслух сказала:
— Марика, ты должна кое-что понять. Кристофер не просто мальчик. И даже не просто противный мальчик. Он — мальчик, который совсем недавно потерял отца. Понимаешь? У него никогда не было мамы, как у тебя, и бабушек — у него был только папа, и теперь этого папы больше нет. Кристофер привык жить в городе, но отныне ему придется жить не просто в деревне, а в глуши, в Туманном крае, буквально на краю света. Тебе непросто это сделать, я знаю, но попробуй представить себя на его месте, хотя бы на мгновение. У него есть все основания быть противным. И даже очень противным, если подумать.
Марика так и застыла с широко раскрытыми глазами. Ее маленькое личико долго было совершенно неподвижным. Затем она медленно сползла со скамейки, отложила недогрызенный кусок лепешки на стол и тихо спросила:
— Бабушка, а у тебя еще осталась брассика?
Кейза слегка прищурилась.
— А зачем тебе?
— Надо, — слегка поджала губы Марика.
— А морковкой не обойтись?
Марика тряхнула головой. Кейза вздохнула, подошла к стене, на которой в беспорядке висели пучки разных трав вперемежку с прошлогодними опавшими листьями, и сняла маленький холщовый мешочек.
— Всего пара листочков осталась, — пробормотала Кейза, развязав шнурок и заглянув внутрь. — Пускай потом мама вернет, договорились?
Марика кивнула. Кейза достала маленький сморщенный почерневший листочек и осторожно протянула его девочке, та сняла с шеи косынку и осторожно завернула в него брассику.
— Спасибо.
— Не скажешь все-таки, зачем она тебе понадобилась?
Марика снова помотала головой. Кейза слабо усмехнулась.
— Ну хорошо. Тогда беги, пока солнце не село.
Марика кивнула и выскочила на улицу.
— Не несись, сломя голову! — крикнула Кейза вслед, но Марика, как обычно, была уже слишком далеко, чтобы услышать.
Она бежала через Лес, который дышал ей в лицо теплым вечерним воздухом, запахом разогретой на солнце сосны и душистого вереска. Марика не останавливалась ни на мгновение, и только один раз, выскочив на дорогу, ведущую к последним холмам, она помедлила и посмотрела вдаль, туда, где из-за бархатных склонов холмов вырастало желтое предзакатное небо.