Карсон Венерианский
Шрифт:
Великий человек попросил, чтобы я проводил его в подвал, где содержались в заключении его личные узники. Он взял с собой только меня и двух своих адъютантов, один из которых был его последним фаворитом — женственного вида человек, обвешанный украшениями, как женщина. Когда мы дошли до комнаты, куда выходят камеры заключенных, Мефис приказал мне показать ему камеру Корда, бывшего джонга Корвы.
— Торко не назвал мне имен этих заключенных, — объяснил я. — Он сказал, что твоим желанием было, чтобы они остались безымянными.
Мефис кивнул.
— Совершенно верно, — сказал он. — Но, разумеется, исполняющий
— Ты хочешь говорить со мной, Мефис? — раздался голос из ближайшей камеры.
— Это он, — сказал Мефис. — Открой камеру.
Я снял с пояса главный ключ и повиновался приказу.
— Выходи, — скомандовал он.
Корд все еще хорошо выглядел, хотя и был угнетен голодом и длительным пребыванием в заключении.
— Чего ты хочешь от меня? — спросил он.
Никакого «Мальту Мефис!», никаких поклонов! Корд по-прежнему был джонгом, а Мефис в его присутствии съежился и оказался незначительным подонком, каковым и являлся. Я думаю, он и сам это чувствовал, поскольку начал бушевать и кричать.
— Доставь заключенного в зал суда! — выкрикнул он мне, а сам повернулся и пошел туда в сопровождении своих адъютантов.
Я вежливо взял Корда за руку.
— Пойдем.
Наверное, он ожидал пинка или тычка, как, вероятно, было в предыдущие разы, и посмотрел на меня с удивлением. Я всем сердцем чувствовал сострадание к нему, ибо это должно было быть невыносимо для великого джонга — находиться во власти такого ничтожества, как Мефис. Плюс еще знание, что его, вероятно, подвергнут пыткам. Я ожидал этого и не знал, как я буду стоять и смотреть на это, не попытавшись вмешаться. Только моя уверенность в том, что это ему не поможет, зато приведет к моей собственной гибели и краху всех моих планов, убеждало меня в том, что я должен скрыть свои чувства и выдержать все.
Когда мы вошли в помещение суда, Мефис и его адъютанты уже заняли места на скамье судей. Мефис велел мне привести заключенного пред скамью. Целую минуту диктатор сидел в молчании, его бегающие глазки метались по комнате, не встречаясь со взглядом Корда или моим дольше, чем на мгновение. Наконец он заговорил.
— Ты был могучим джонгом, Корд, — сказал он. — Ты можешь снова стать джонгом. Я пришел сюда сегодня предложить вернуть тебе трон.
Он подождал, но Корд не отвечал. Он просто стоял перед ним выпрямившись, величественный, глядя Мефису прямо в лицо, король каждой клеточкой тела. Естественно, его поведение вызвало раздражение всемогущего человечка, который продолжал чувствовать свое ничтожество по сравнению со стоящим перед ним великим человеком.
— Говорю тебе, что верну обратно трон, Корд, — повторил Мефис, повышая голос. — Ты должен только подписать это, — он протянул бумагу. — Это прекратит ненужное кровопролитие и вернет Корве мир и процветание, которых она заслуживает.
— Что здесь написано? — потребовал ответа Корд.
— Это приказ для Мьюзо, — сказал Мефис, — сложить оружие, поскольку ты снова правишь, как джонг, и в Корве объявлен мир.
— И все? — спросил Корд.
— Практически все, — ответил Мефис. — Здесь еще одна бумага, которую ты должен подписать ради мира и процветания Корвы.
— Что за бумага?
— Приказ, назначающий меня советником джонга
— Другими словами, если говорить честно, эта бумага предает немногих оставшихся верными мне в руки Мефиса. Конечно, я отказываюсь.
— Погоди, — рявкнул Мефис. — Есть еще одно условие, которое может заставить тебя изменить решение.
— А именно? — спросил Корд.
— Если ты откажешься, то будешь признан предателем своей страны, и с тобой поступят соответствующим образом.
— Убьют?
— Казнят, — поправил Мефис.
— Я все равно отказываюсь, — сказал Корд.
Мефис поднялся с места. Его лицо побагровело от ярости.
— Тогда умри, глупец! — почти заверещал он. И, выхватив свой амторианский пистолет, он выпустил поток смертельных R-лучей в стоящего перед ним беззащитного человека. Без единого звука Корд, джонг Корвы, упал мертвым на пол.
11. Кольцо смыкается
На следующий день, совершая обход тюрьмы, я решил для себя провести опрос некоторого количества заключенных. Мне интересно было знать, за какие преступления они подверглись такому ужасному наказанию — ибо заключение в Гап кум Ров было серьезным наказанием. Я обнаружил, что многие из них слишком свободно высказывали свое мнение и Зани и Мефисе, а их предполагаемые друзья донесли на них. Многие вообще не знали, в чем их обвиняют, а некоторые попали сюда, потому что кто-нибудь из гвардейцев Зани давно имел на них зуб. Один человек попал сюда, потому что офицер Гвардии Зани хотел получить его женщину, другой — потому что чихнул, находясь в поклоне, когда должен был выкрикивать «Мальту Мефис!»
Единственная возможность освободиться для них была в подкупе какого-нибудь Зани. Но добиться искомого результата было трудно, потому что сами Зани боялись навлечь на себя подозрение. Я проводил опрос среди заключенных в больших камерах на первом этаже. Меня сильно интересовали подземные этажи, где, как я считал, мог содержаться в заключении Минтеп. Я не осмеливался проявить свой интерес к этим заключенным, боясь навлечь на себя подозрения, так как мне было известно, что среди заключенных есть осведомители, которые получают привилегии, а иногда и свободу, донося на своих товарищей-заключенных. Торко сказал, что я не должен даже знать имен заключенных самого нижнего этажа. Но я был полон решимости выяснить, есть ли среди них Минтеп. Наконец, мне пришел в голову план, который, как я надеялся, приведет к успеху.
С большим трудом я написал плохие стихи на амторианском и напевал их на мелодию, которая была популярна в Америке, когда я покинул Землю. Два куплета содержали сообщение для Минтепа, чтобы он подал мне знак, если он здесь, а я таким образом определил бы его камеру.
Чтобы отвлечь подозрения, я выработал привычку напевать мою песенку постоянно, отправляясь по своим ежедневным обязанностям. Но сначала я пел ее только на верхних этажах. Мой кордоган и некоторые другие гвардейцы заинтересовались моей песенкой и задавали мне о ней глупые вопросы. Я сказал им, что мне неизвестны ни ее происхождение, ни смысл, что слова для меня ничего не значат, и я пою ее только потому, что мне нравится мелодия.