Карта императрицы
Шрифт:
— Но вы ее не знаете! — не унимался художник. — Эта бесноватая эротоманка способна на все, чтобы мне отомстить.
— Не слишком ли вы переоцениваете свою неотразимость для дамских сердец? — ирония Карла Ивановича призвана была охладить пыл портретиста.
— Нет, не слишком! — с вызовом ответил тот. — Женщины от меня без ума!
— А с покойной Аглаей Фоминой вы тоже состояли в приятельских отношениях?
Закряжный прикрыл глаза и помолчал.
— Аглаша — святая душа, — проникновенно ответил он. — Она мне по
— А подарки вы ей только в благодарность за хозяйственные хлопоты делали?
Художник густо покраснел.
— Как относилась Бендерецкая к вашей «дружбе» с Аглаей?
— Думаю, бешено ревновала.
Возникла пауза. Художник ждал следующего вопроса. Для пущего эффекта Карл Иванович не спешил продолжать.
— А на ваш портрет императора Петра, украшающий выставку на Большой Морской, тоже госпожа Бендерецкая покушалась? — Светлые глаза под белесыми бровями вперились в лицо допрашиваемого.
— Что? — возопил в отчаянии художник. — Что вы сказали?
— Я сказал, что сегодня ночью еще один написанный вами портрет погиб в огне пожара. — Вирхов выговаривал слова размеренно и четко.
— Не может быть! — на глазах художника появились слезы.
— Может! Сгорел. И госпожа Бендерецкая в этот момент грелась на своих пуховиках. А как вы, милостивый государь, объясните мне такую закономерность, — продолжал следователь. — Пожары произошли там, где висят портреты Петра Великого вашей кисти. А вот, например, в Екатерингофском дворце, где есть прижизненные изображения императора, никаких возгораний не наблюдается… Может быть, в ваших работах есть какой-то изъян, вызывающий в неустойчивых душах импульс разрушения?
— Я не понимаю, о чем вы… — Безумный вид художника подтверждал: он не лжет. — Какой я дурак! Боже! Зачем я не застраховал свои работы? Теперь все пропало.
Художник закрыл лицо руками, но через мгновение с новой страстью стал взывать к следователю.
— Карл Иваныч, господин следователь, я начинаю думать, что поджигатель — навязчивый Модест…
— Хватит, господин Закряжный, довольно. — Вирхов встал. — Вы меня уводите от существа дела. О Модесте позже… Вернемся к Аглае Фоминой. Вы говорили, что видели, как она вышивала на каком-то холсте.
— Да, говорил. — Художник сник.
— А почему же тогда никто другой этого холста не видел? Ни госпожа Бендерецкая, ни тетка покойной?
— Не знаю, — безучастно ответил художник.
В этот момент в кабинет следователя заглянул дежурный курьер и громким шепотом поинтересовался, можно ли войти господину Фрейбергу?
Карл Иванович кивнул и пошел к дверям. Лицо его расплылось в широкой улыбке, но двигался он боком — чтобы краем глаза не выпускать из поля зрения поникшего Романа Закряжного.
— Христос Воскресе, любезный Карл Иваныч, — резким, металлическим голосом произнес высокий худощавый шатен, снимая шляпу и лобызая Вирхова.
— Воистину
Вирхов крякнул, повернулся и вместе с другом уставился на Закряжного.
— Ну что, мин херц, все сражаешься с задержанными? — чуть покровительственно спросил король сыщиков.
— Никак не могу путеводную нить нащупать, — вздохнул Вирхов.
— А нить-то прямо перед тобой, друг мой, — уголки губ Фрейберга тронула улыбка. Он подошел к Закряжному и стал с интересом рассматривать его огромные стоптанные ботинки. — Решил я тебе помочь, мин херц, как только прочитал сегодня в газете, что при проведении дознания в Воспитательном доме обнаружил ты на почве следок человеческой ноги.
— Да, обнаружил, происхождения непонятного. Но верить басням, что оживший арап Петра Великого босиком разгуливает по городу, не хочу.
— И напрасно, друг мой, напрасно, — хмыкнул Фрейберг. — Отправил я своего доктора Ватсона после этого обследовать пространство вокруг дома, где выставка сегодня ночью горела. И как ты думаешь, что он обнаружил?
Побледневший Вирхов повернулся к фрейберговскому помощнику и покосился на карман его пальто. Не заметив никакого движения ткани, Вирхов вздохнул с облегчением — значит, ручной крысы Фунтика, постоянного обитателя этого кармана, нет.
Ассистент вынул из нагрудного кармана сложенный лист бумаги и протянул его Вирхову. Карл Иванович развернул лист и увидел четко прорисованный след босой ноги. Дюймов десять в длину.
— Судя по всему, имеет место поджог одним и тем же злоумышленником, который принципиально ходит босым.
Энергичное чисто выбритое лицо Фрейберга сохраняло предельную серьезность.
— Неужели какой-нибудь нищий бродяга дошел до такой дерзости? — спросил Вирхов, разглядывая рисунок. Он сделал шаг по направлению к встрепенувшемуся Закряжному. Художник поднялся и, быстро скользнув глазами по бумаге, воскликнул:
— Это не моя нога! Это нога Модеста! Я точно помню, у него обувь маленького размера!
— Но не ходит же он босиком в апреле по Петербургу! — осадил его Вирхов. — Нет, невероятно.
— Модест это или не Модест, — прервал их Фрейберг, — но господина Закряжного, если я его имею честь видеть, отпустить придется.
— Как? Почему? — опешил Вирхов.
— Потому что ваши люди, Карл Иваныч, плохо обследовали местность, прилегающую к догму, где живет господин художник. А вот мой доктор Ватсон не поленился пройти по вашим следам. И кое-что интересное обнаружил. Не далее как полчаса назад. С этим и отправились спешно к вам. Покажите, голубчик.