Карта родины
Шрифт:
Гордыню забыли в первые годы перестройки. А поскольку в России ровного отношения не бывает, даже в магазине ты либо «сыночек», либо «иди откуда пришел», любовь к Западу достигла неприличного захлеба. Маятник на российско-западных часах отклонился так далеко, что не мог не пойти обратно. Он и пошел.
«Запад, теряя стремление „обожить“ земной шар, начинает его фетишизировать, заботиться о нем, холить его, как если бы некий человек пытался обустроить свой номер в гостинице, которую ему завтра предстоит покинуть». Так писал просвещенный священнослужитель, явно смешивая практически-повседневные и глобально-метафизические заботы человека, умалчивая о протестантской этике, в которой труд и есть главное богоугодное служение. Но важнее расстановка акцентов: духовное превосходство русского человека над западным.
Художник, побывший в Штатах: «Вообще средняя американская галерея, насколько я заметил, предпочитает иметь дело не с художником-мыслителем, а с художником,
При таком сгущении творческой энергии возможна и декларация поэта: «Когда отменили цензуру, стало ясно, что наше искусство, наша литература по-прежнему в авангарде мировой цивилизации». Все ровно наоборот. Это до отмены цензуры так казалось, когда самиздат и тамиздат вели отбор по рыночному принципу спроса — даже жестче, потому что потребитель рисковал больше чем кошельком. А потом стало ясно: многое из того, что представлялось значительным, было конъюнктурным, что выглядело передовым, оказалось повторением задов Европы и Америки. Отмена цензуры обнажила существование нормального — то есть хаотического, с вершинами и провалами — культурного процесса, приобщила к процессу мировому. Но — не прибавила качества и уж точно не вывела в авангард, скорее напротив: свобода показала, как много накопилось вторичного и арьергардного, что объяснимо долгой изоляцией. По Достоевскому, из «Подростка» — «оттого, что вырос в углу».
Вырастание в углу рождает комплекс исключительности, проявляющийся двояко: «мы хуже всех» и «мы лучше всех». В русском самосознании эти установки живут одновременно. Главное: мы — всех.
«Печальное дело угол, — соглашается Сергей. — Вот этот, например, ведь беспросветная глушь, он обводит рукой любимое кафе Короля-Солнце. — Да и вообще угол от Петропавловска до Пскова, каково?» Молчим, воображаем эту чудовищную биссектрису. В тишине слышен негромкий, со звенящим надрывом, разговор за с столиком в углу: «Да он не американец! Ему морду набить надо! Он гражданин Российской Федерации!» Кажется, не про нас. Склоняемся над следующим школьным сочинением.
Знание делает человека сильным — это святая правда. Знание — это святое дело. Знания нужны при любой работе даже вне работы. Вот, например: если человек владеет техникой карате, кунфу, айкидо и др. видами борьбы, то ему ничего не стоит защитить от жуликов женщину или от хулиганов мужчину. Я думаю, что мужчина должен знать какой-нибудь вид борьбы, без этого он не мужчина. И настоящий мужчина не должен бояться хулиганов, а то хулиганы полезли в карман за ножами, а мужчина как драпанет, аж пятки сверкали. А если мужчину спасает женщина, который попал к хулиганам, это совсем позор.
А вот самый простой пример: на женщину напали жулики, так она их привела в милицию, вот вытаращили глаза тогда жулики и милиционеры, когда узнали, что она тренер по самбо.
Примеров можно приводить уйму. Ну вот шел мужчина с женщиной с секции карате, жаль, что хулиганы не знали этого и пристали к ним. Двое против двенадцати — фантастика (хулиганов было двенадцать), но мужчина с женщиной не испугались. Они принялись за дело, то сбили одного, то другого, и в конце победу они все-таки одержали. Ну это еще не все. Женщина подошла к одному из лежащих, зажала между ног голову и стала ломать ее. А мужчина тем временем поставил одного обидчика к стене, пробив ладонью живот, он достал у него печень. Вот так отвечают каратисты насилием на насилие. Теперь почти никто не посмеет утверждать, что можно прожить без знаний. Можно привести много примеров, что без знаний человек не человек. Поэтому нас и называют Homo sapiens (человек разумный). Вот даже в национальной японской борьбе дзюдо побеждает не тот, кто сильней, а кто лучше владеет техникой этой борьбы. Даже чтобы увернуться от удара соперника, нужны знания. А в наше время один человек (забыл его фамилию) жонглировал гирями семьдесят пять кг и держал на спине пирамиду весом девятьсот кг. Его прозвали самым сильным человеком в мире. Так у него была своя тактика. А если человек, не знающий ни одного вида борьбы и физически не развит, пошел служить в армию или в милицию, он не сможет задержать преступника. Нужны также и другие знания. Вот, например, многие люди идут в педагогический институт. Но выходят настоящими учителями немногие. Нет, каждый знает свой предмет, но не каждый учитель может заглянуть в душу ребенка. А если ученик все понимает, что нельзя, а что можно, хочет успокоиться, не баловаться, но не может, дает слово в последний раз, но все безнадежно. Это как понимать? Я ведь говорю: знания везде нужны. И как говорит мой любимец по фильмам Жан-Поль Бельмондо:
Быстро утомившись от саморазоблачений и самоуничижений времен перестройки, российская культура ребячески залюбовалась собой. Свет опять сияет с Востока.
Вновь — параллель с 60-ми. Шестидесятники разрушили единомыслие, внеся в общество идею альтернативы, из которой выросли все перемены и все последующие поколения. Но при этом они сужали себя ради малых дел, полностью искажая иерархию культурных ценностей. Стоит перелистать новомировский дневник Лакшина, чтобы убедиться: Набоков ниже Яшина — потому что Яшин был рычагом в борьбе. Твардовский восхищается Кафкой и готов поставить его рядом с «Теркиным на том свете». И уж конечно Дюрренматт и Сартр «нич-ч-чего не понимают».
Мирового контекста нет. Все важное на земле происходит в пределах Садового кольца, разомкнуть которое — предать себя, разменять свою сбереженную в этом кольце духовность на некий приземленный прагматизм. Это напоминает эмигрантский комплекс: само пересечение границы возвышает. Тут — обратное: «За границу охотно едет тот, у кого здесь в душе пусто» (Твардовский).
Драма шестидесятников не в компромиссах, даже не в наивном, детском позитивизме, а в самоограничении, обернувшемся ограниченностью следующих поколений — изживать которую еще долго.
Все переменилось, открылись границы, перед Пушкиным встал «Макдональдс», выросло поколение прагматиков. Но как раз обратный ход маятника — изменение отношения России к Западу — показал, что глубинный принцип остался неколебим. «-Вот ответьте мне, Ольга: будете ли вы счастливее оттого, что завтра отремонтируют вашу квартиру? Ольга ответила честно: Нет. — Ну вот вам и решение всех вопросов, потому что голландец — будет» (В. Пьецух)
Декларативный патриотизм — всегда заклинание, незрелость, невзрослость. Комплекс исключительности, питаемый комплексом неполноценности, объясним, но исторически нелеп. Россия не центр мирового культурного пейзажа, а лишь его подробность. Подробность важная — и тем более важная, что в этой картине единого центра нет и быть не может. Доедаем любимые пирожные Людовика XIV. Сергей достает еще одну тетрадку. Змей-искуситель, он принес тогда в кузбасскую школу ослепительно яркую, производства «Скира», репродукцию Босха — левую часть райского триптиха из Прадо.
Однажды летом на зеленой поляне пасутся олени, свиньи в жаркую солнечную погоду. Им так было всем весело вместе. И все остальные животные. В самом низу находится не большой пруд-пролубь. В этой пролубе не сильно глубокой находятся рыбки. На зеленом лугу находятся дети в солнечную погоду. Адам и Ева ходят по миру зеленому босиком, фонтан состоит из пластмассового дерева. Он не сильно высокий. Фонтан стоит в центре зеленого луга на черном угле. Там в домике расположено не сильно большое дерево. И неподалеко от дерева все укрыто зеленью. В жаркую солнечную погоду на чисто голубом небе видны маленькие звездочки.
На поляне пасутся свиньи, слоны, жирафы и всякие звери. Посередь озера стоит фонтан. Вокруг фонтана плавают дикие утки. В центре рощи находится Господь Бог. Возле него находятся Адам и Ева. А возле них находится пролубь, там находятся летающие рыбы. Живут.
Это сочинение Сергей читает сам, вслух, хотя буквы крупные, ровные, красивые. Голос дрожит. У любого дрожал бы.
ЖИВОПИСЬ ЮГРЫ
— Вон там, видите, сигарообразный полосатый буй. Там самая точка. Ну да, Обь сливается с Иртышом. Где сигарообразный полосатый буй. Приготовили шампанское. По счету «три» открываем все разом у сигарообразного полосатого буя!
От ощущения простора цепенеешь. Смотреть особенно некуда, поблизости ни Нижнего Новгорода, ни Сент-Луиса, пусто и пусто, взгляд привольно блуждает по тихой светлой воде, по низкому левому берегу, чуть цепляясь за лесистые обрывы правого, но смотришь и смотришь — и наглядеться нельзя. Эта живопись поражает не яркостью, а неприглядностью. Внезапно становится понятно, почему охватывает такой тревожный восторг: здесь беспокойство удваивается. На перекрестке великих рек — морской масштаб, но все же — течение, берега, русло.