Карта страны фантазий
Шрифт:
В фильмах этих нет большой глубины: добро — мещанское, зло мещанское тоже — разврат и хулиганство. Но от повести Стивенсона не стоит отмахиваться. В ней заложен психологический мотив двойственности человеческой натуры, ее противоречивого проявления вовне, внутренней борьбы между положительными и отрицательными чертами, воплощенной в зримых образах. Не могу сказать, что у Стивенсона все это показано исчерпывающе, его повесть построена, как детектив, где только к концу объясняются странные события. В кино же подчеркнуты садистские сценки и дана мещанская мораль со смиренным выводом —
Тем не менее я колебался, куда отнести повесть Стивенсона — к ненаучной фантазии или к научной. Ведь герой ее не ведьма, а доктор, химик, превращение осуществляет с помощью лекарства, приготовленного из ингредиентов, купленных в аптеке. Правда, за этой химией следует явно идеалистическое толкование — «дух формирует внешность, очищенное от добра злое начало должно было получить иной облик». Пожалуй, сверхъестественное у Стивенсона перевешивает. Правильнее поместить его повесть в область ненаучных фантазий, но неподалеку от границы с научной.
И уж явно к научной придется отнести самого популярного из ужасных героев западной кинофантастики — искусственное существо, созданное доктором Франкенштейном.
О нем в другой главе.
Претензия вторая ФАНТАСТИКА ДОЛЖНА БЫТЬ ДОСТОВЕРНОЙ
Литература есть литература, это правдивое изображение жизни. Здесь же мы имеем дело с беззастенчивой мистификацией. Фантастика должна быть достоверной, вполне реальной и правдоподобной.
Невероятное должно быть вполне вероятным, удивительное — убедительным, выдумка — правдивой. Противоречивое требование это обращено не только к фантастике. Любое искусство — кино, театр, живопись, литература — оперирует преимущественно с придуманными образами, придуманными, но правдивыми по существу. И грамотные люди привыкли к этому противоречию, не спрашивают, в каком веке жил царь Салтан, не пишут в газету возмущенных писем о том, что, по документальным данным, мещанин Раскольников не был прописан в Спасской части города Санкт-Петербурга и потому сочинителя Достоевского, как мистификатора, издавать не следует.
В фантастике то же и не то. Мера выдуманности иная, скелет торчит наружу, невероятное режет глаза. А автор хочет, чтобы его принимали всерьез, и тратит усилия, чтобы подать невероятное как вполне вероятное.
В этой главе у нас речь пойдет о фантастической форме: не о внутренней правде, а о внешнем правдоподобии, о технологии фантастического обрамления.
Начнем с примера заслуженного, классического.
«Нос» Гоголя.
«Марта 25 числа… в Петербурге… цирюльник Иван Яковлевич, живущий на Вознесенском проспекте…»
Далее Гоголь сообщает, что фамилия цирюльника будто
И читатель уже поверил. Названа точная дата, адрес, вывески такие есть в Петербурге, читатель видал их, знавал цирюльников, боящихся строгих жен. История правдоподобная безусловно. И когда в ней появляется сбежавший Нос, и в это фантастическое событие невольно веришь.
То же в «Шагреневой коже» Бальзака:
«В конце октября 1829 года один молодой человек вошел в Пале-Рояль, как раз когда открываются игорные дома…»
Опять указана дата. Пале-Рояль читатель знает, знает, что там есть игорные дома, что там играют и проигрываются, отчаявшиеся идут топиться в Сену… И когда после этого герой находит волшебный талисман, читатель готов поверить и в талисман с соломоновой печатью.
Итак, правдивое время, правдоподобное место действия, обстановка, детали, герой… а затем — волшебная шагреневая кожа.
И, между прочим, так делалось еще в сказках. Сказка тоже ищет правдоподобное место действия. И прежде всего называет темный лес.
Дети дровосека заблудились в лесу, шли-шли, глядь — пряничный домик, а в нем ведьма.
Выгнанная из дому падчерица шла-шла по лесу, набрела на хижину. Подмела, затопила печь, вдруг является дракон.
Но темный дремучий лес — подходящее обиталище ведьм и драконов не для всякого слушателя, только для суеверного и малограмотного. Пока люди верят, что в лесу полным-полно леших и кикимор, можно рассказывать им и про лесного дракона.
А если вера в лесную нечисть выдохлась, слушатель уже не согласится, что драконы водятся неподалеку от опушки. И сказка меняет действие:
«За тридевять земель, в тридесятом государстве…»-
Логика здесь старинная, еще Лукианом сформулированная: «Кто не захочет поверить, пусть сам туда отправится». Попробуй доберись до тридесятого государства, когда и по своему путешествовать небезопасно.
Опять-таки, тридесятое царство фантастично для того, кто худо знает, какое царство — второе и третье. А если ближайшие смежные земли уже изведаны…
Тогда можно назвать самую отдаленную страну, известную только по названию, о которой ничего достоверного слушатель не знает.
Греческий герой Ясон сражается с драконами и добывает золотое руно в Колхиде — в нынешней Грузии. Спутников Одиссея пожирает шестиглавый дракон Сцилла, чье местожительство в Мессинском проливе против нынешней Сицилии. Для греков героической эпохи Сицилия и Грузия были краем света, вполне вероятным местом обитания драконов.
Владелец волшебной лампы Аладдин из арабских сказок «Тысячи и одной ночи» живет в Китае. Враг его, волшебник, — в Магрибе (Северная Африка от Ливии до Марокко). За два тысячелетия географический размах расширился. Теперь край света проходит через Марокко и Китай.