Картахена
Шрифт:
Делать нечего, он встал на четвереньки и, низко опустив голову, прополз на территорию «Бриатико». Трава еще не высохла после дождя, так что, когда он разогнулся, локти и колени у него были мокрыми.
Лицо сердитого голландца всплыло у него перед глазами – плоское, лубочное лицо в трехдневной щетине, – а вот имя он вспомнить не смог. Зато помнил, как его звали в рассказе: герр Хонденлул, что в переводе с голландского означает хер собачий. Писателю живется несладко, думал Маркус, минуя конюшни, а потом и флигель, на двери которого висел теперь амбарный замок, зато он владеет инструментом, ловко и безотказно уничтожающим воспоминания. Люди до самой смерти носят в себе обиду, думал он, приближаясь к
Я поступил так с Паолой, заставив давнюю обиду поблекнуть, поступлю так и с Петрой, заключив ее в камышовую, мягкую клетку текста, из которой удрать еще никому не удавалось.
Он продвигался не спеша, раздвигая руками разросшиеся кусты, поглядывая на стену гостиницы, мелькавшую вдали за стволами деревьев. Белые жалюзи на окнах были опущены, белые двери заперты, единственным темным пятном было парадное крыльцо, облицованное португальскими азулейжу. Казалось, фасад крепко зажмурился и зевнул, показывая синюю прохладную глотку.
Пробравшись в западную часть парка, он поднялся по глиняной тропе вдоль ручья, вышел к обрыву и задохнулся от внезапного порыва ветра. Он уже забыл, что здесь всегда ветрено, как в открытом море, хотя стоит отойти на десять шагов в сторону парка, и крепкий холодный ветер становится бризом. Маркус встал на самом краю и посмотрел вниз: пляж был по-прежнему окружен булыжниками, похожими на спящих зверей, море бросалось на них с привычной злостью, разбрызгивая пену, что до веревочной лестницы, то ее даже видно не было, скала заросла чертополохом до самого верха, и железные стержни скрылись в колючих зарослях.
Тот, кто шесть лет назад устроил на обрыве западню, доверился случаю. Стоило перевязать петли на креплениях лестницы, поменять их на скользящие, и тот, кто привык по ней спускаться, полетит на камни вместе с веревками. Если узлы развяжутся. И если он не успеет зацепиться по дороге за какой-нибудь мелкий кустарник. Ли Сопра не успел.
Или все было не так? Маркус посмотрел на небо и поморщился. Природа вдруг словно выцвела – жухлые краски зелени и свинцовый отблеск на воде напоминали о тех минутах перед грозой, когда в воздухе собирается и гудит вязкое опасное электричество. Ему показалось, что на севере за холмами снова прогремел гром, стало трудно дышать, он присел на плоский кусок гранита и огляделся.
Канатная лестница на диком пляже была привязана к двум железным стержням, глубоко вбитым в камень, Маркус спускался по ней довольно часто и помнил, что узлы на стержнях были основательные, фламандская петля. Теперь он пришел сюда, чтобы проверить свою догадку. Странное дело, но на мысль об узлах его навел не столько блог флейтиста, перечитанный два раза за прошлую ночь, сколько второе посещение синьоры Понте. Эти ее одичавшие розовые кусты, подхваченные пеньковыми тросами, еще тогда поселили в нем смутное сомнение, но его никак не удавалось поймать и выразить словами.
Прочитав у флейтиста о западне, он поймал трепещущую догадку и наколол ее на булавку. В блоге не было ни слова об успехе этой затеи, но, судя по тому, что капитана с нами нет, она могла сработать. Еще тогда, в две тысячи восьмом, Маркус сидел на этом камне и разглядывал лестницу, думая о том, что ползающего по ней вниз и вверх капитана никак нельзя было заподозрить в рискованных прыжках со скалы. Но тогда слово «убийство» только мелькнуло рядом с самоубийством, и он выбрал второе. Тем более что через пару недель в отеле заговорили о том, что молодой Диакопи был виновником всех трагедий, которые произошли в «Бриатико» за несколько лет. Комиссар ходил с высоко поднятой головой, он закрыл три дела одним ударом: конюх, хозяин отеля и еще траянский мальчишка, погибший в начале марта.
В то время полицейская
Где была эта лестница? Справа от кипарисов или слева? И как, ради всего святого, за шесть лет на голой гранитной скале могло вырасти столько колючих триффидов? Маркус вытащил кухонный нож из кармана куртки, обмотал руку шарфом и принялся срезать ветки наугад, представляя себя индейцем с мачете, прорубающим путь во вторичных джунглях. Ему казалось, что стержни торчали из земли на самом краю обрыва, но они обнаружились совсем в другом месте, в полутора метрах от края: ржавые, загнанные в землю по самые шляпки, но все еще державшие обрывки веревочной лестницы. К тому же их было не два, а три. Маркус с трудом добрался до крайнего штыря, подкопав вокруг плотно слежавшуюся глину и окончательно испортив хозяйкин нож. На стержне, еще сохранившем следы зеленой краски, канат был намотан в три ряда, он служил чем-то вроде страховочного фала, и Маркус понемногу вытянул его весь, все двадцать с лишним метров, обнаружив на конце разлохмаченный ошметок, полный мелких красных жучков.
Два других стержня держали веревочную лестницу, от которой почти ничего не осталось. Тот, кто пришел сюда, чтобы ее испортить, не слишком себя утруждал: канаты обрезали, привязали между двух частей по куску нового каната и закрепили скользящими узлами. Куски были подобраны небрежно, разница между пеньковым тросом и нейлоновым сразу бросалась в глаза. О чем это говорит? – подумал Маркус, разглядывая обрывок каната. О том, что времени у автора западни было немного, да и умения тоже. Может, капитан и ухватился за третью веревку, но она ему не помогла. Веревочная лестница упала в воду вместе с ним, и ее унесло течением. Кажется, в узлы были вплетены деревянные палочки, может, они не дали ей утонуть, и волны до сих пор носят ее где-нибудь возле Марокко.
Каждый день капитан сползал по этой лестнице и плескался на мелководье, тот, кто задумал его убить, должен был об этом знать. С клошарова катера, например, отлично видно дикий пляж. В тот день, когда они пили на лодке вино, Маркус заметил бинокль, подвешенный за шнурок на релинге: военный, с имперским орлом и свастикой. Наверняка такой же вид открывается с каменного мола, выходящего в лагуну.
Знал ли флейтист, что готовит западню для собственного отца? И если знал, то почему в блоге об этом ни слова? И где доказательства, что это сделал флейтист? Как бы там ни было, тот, кто перевязал узлы на этой лестнице, положился на судьбу. Ведь Ли Сопра мог вообще не явиться в тот день на обрыв или не стал бы купаться из-за плохой погоды. Это чертовски похоже на флейтиста – положиться на судьбу, подумал Маркус, но, если бы меня спросили почему, я бы не нашелся с ответом. Такой узел не выдержит взрослого мужчину, но может и ребенка не выдержать. Поэтому убийца ждал дня, когда школьники уедут. В ту весну здесь была чертова уйма школьников – английские дети, очень шумные.
Похоже, эта история завязана на целую кучу узлов, тех самых, что рыбаки называют кровавыми. Маркус швырнул обрывок каната обратно в заросли. Или нет, змеиными. Одним словом, морскими. Без моря тут уж точно не обошлось.
Садовник
«Бриатико» больше нет. А я думал, что нашел место, где буду жить с двадцать девятого апреля две тысячи седьмого года до самой смерти. Я попался на полуденную блесну, стоило мне зайти в комнату, которую выделили пианисту, и увидеть лагуну за верхушками кипарисов. Лагуна лежала далеко внизу, в золотых берегах, словно оправа от викторианской брошки, из которой вынули камень, чтобы снести в заклад.