Картахена
Шрифт:
Теперь хозяйка подошла к самой кровати, продолжая улыбаться. Ее теплый творожный запашок напомнил Маркусу о головах недозрелого сыра, которые он заметил, проходя вечером через кухню. Головы были завернуты в полотняные салфетки, точно так же, как это делали в «Бриатико», только тамошний повар выносил их в подвал, утверждая, что сыр и поцелуи одинаково любят темноту.
– Пари я наверняка проиграю, – сказал Маркус, подумав. – Тем более что одно я уже проиграл вчера вечером. Машину забрали в Пальмовое воскресенье, что может быть неудачнее? Комиссар обещал
– Вот и поживите у нас подольше. А это у вас что, рукопись? – Женщина потянулась за бумагами, оставленными на кресле.
– Не трогайте это, синьора. – Маркус быстро завернулся в куцую простыню, вскочил и переложил папку на стол. – Документы с работы. Confidenziale.
– Машины вам не видать, уж я знаю наших карабинеров! – сказала она с обидой.
– Я просто припарковался возле кладбища! Не на могиле же я поставил этот «форд»!
– Вы не местный, – Колумелла пожала голыми плечами, – вам этого не понять. К тому же попытка подкупа полицейского занесена в протокол, а это не шутки.
– Подкупа? – Он поплотнее запахнул простыню. – Да у вас в деревне слухи разносятся как барабанный бой в джунглях. Я просто предложил ему не выписывать квитанцию. Я ведь не нарушил ничьи права, разве что тех, что давно умерли и похоронены.
– Вам виднее, – хмуро сказала женщина, взяла свой поднос и пошла к выходу. Остановившись у дверей, она обернулась и обвела Маркуса медленным взглядом:
– А вы неплохо выглядите в этой простыне, синьор постоялец. И ноги у вас прямые. Только вот между ними, похоже, все давно уже умерло. И похоронено.
Петра
Спустившись на второй этаж, я постучалась в двери фельдшера. Он живет в завидном номере с эркером, но жалюзи там всегда опущены. Если меня здесь застанут, то вышвырнут из отеля в два счета. Процедурная сестра, которая входит к пациенту во внеурочное время, – это нарушение, но еще можно что-то придумать. А вот к старшему персоналу входить нельзя, это правило номер два. А правило номер один висит над конторкой нашего портье: never leave the reception. Только портье на него чихать хотел.
Я знала, что Нёки не будет в номере: он уехал в город за двумя мешками грязи. Пациенты хамама считают, что целебная грязь бьет из-под земли где-то на окраине поместья, будто нефтяная струя на фермерском огороде, но никакой грязи в «Бриатико» не водится. Ее покупают в компании «Морская соль и снадобья», однажды я ездила туда сама и вся пропахла сероводородом, потому что мешки лежали в салоне машины, а водитель отказался включить кондиционер.
Рыться в вещах практиканта было противно, я проверила карманы его курток и пиджаков, висевших в шкафу, выдвинула пару ящиков и села на подоконник. Мне нужно было подумать о том, что я, собственно, собираюсь здесь найти.
Одна улика меня уже подвела, хотя я радовалась ей как бретгартовский старатель золотой пыльце, блестящей на дне ручья. Вчера, когда я заявилась
– Ну ты и накрутила, детка. Ты говоришь, что подобрала ее в хамаме, но здесь не написано, что она адресована капитану. Твое слово против его, а он скажет, что в первый раз ее видит.
– Я знаю, что он вынул ее из мертвых пальцев Аверичи. Чтобы запутать следствие. Вы ведь толком не знали, зачем хозяин пришел в ту ночь на поляну, а теперь знаете. Мы можем снять отпечатки пальцев и доказать…
Произнося это, я уже знала, что он снова засмеется. И он засмеялся:
– Какая разница, кто написал это и кто получил? Приглашение не означает согласия. Ладно, не буду тебя мучить, студентка. Полюбуйся-ка лучше вот на это.
Он открыл свой сейф, вытащил оттуда пакет с надписью дело Аверичи, 2008, и вытряхнул содержимое прямо на стол перед моим носом. Сначала на стол шлепнулось несколько папок с результатами экспертизы. Потом с самого дна медленно заструились записки: одинаковые, на голубой бумаге с золотым вензелем и названием отеля. Некоторые были порваны и потом склеены, некоторые аккуратно сложены.
– Давай, – сказал комиссар, протягивая руку за моей уликой, – тут ей самое место. Старики из «Бриатико» несли их весь февраль, набралось целых четырнадцать штук. Понятия не имею, зачем кто-то потратил столько времени, рисуя кипарисы.
– Но ведь эту не в феврале принесли. – Я отвела руку с запиской. – Эту я нашла в хамаме на полу! Она выпала из халата капитана, когда он принимал грязевую ванну.
– Верю, что выпала. – Комиссар усмехнулся, продолжая шевелить в воздухе пальцами.
– Можно, я тогда посмотрю остальные? – Я положила записку ему на ладонь.
Он кивнул, и я принялась перебирать бумажки. Текст был везде тот же самый, да и почерк тоже. Комиссар набивал трубку и следил за мной отеческим взглядом. Сейчас я испорчу тебе настроение, подумала я, взяла одну из записок и прочитала вслух: Приходи в 24.00. Я сделаю все, что ты захочешь. Твоя Бранка. Потом взяла еще одну и прочла то же самое.
– Вы поняли? Старики получили приглашение на двенадцать, а в той записке, что я принесла, время указано другое. Это выделяет капитана из толпы случайно попавших в игру персонажей. Он был там на час раньше!
Комиссар достал принесенную мной бумажку из груды остальных и некоторое время смотрел на нее, наморщив лоб. Потом он разгладил ее пальцами, будто шоколадную фольгу, положил ее передо мной на стол и сурово сказал: – Ты принесла мне его алиби. Ты искала доказательство вины, а нашла идеальное доказательство непричастности. Теперь капитана можно надолго оставить в покое.
– Вы с ума сошли?
– Иди домой и подумай. Если не додумаешься, из тебя никогда не выйдет детектива. И вообще ничего не выйдет. Чего сидишь? Пошла вон.