Картахена
Шрифт:
В газете писали, что здание больше года перестраивали на новый манер: так, чтобы старикам было удобно там шуршать. Ясное дело, когда стену бабкиной спальни снесли, сейф выпал на руки Аверичи, как муравьиная личинка. Из которой вылупились его смерть и позор.
Ведь не найди он бабкиного тайника и не начни швырять деньгами, сердце конюха не лопнуло бы от зависти, выплеснув чернильную ярость. А не будь письма, мне бы и в голову не пришло тащиться в «Бриатико». Но теперь я здесь, я уже давно здесь.
Петра
В тот день, когда Ли Сопра утонул, на гостиничном пляже ни души не было, а на бесплатном, за обломком скалы, маячил Дуче в своих обвислых трусах, махал руками
С тех пор, как на берегу разбили школьный палаточный лагерь, Дуче стал появляться чаще, дети угощают его печеньем, будто пса. Печенье бросают прямо с уступа, на котором стоит кухонная палатка, мама говорила, что там есть казан для риса и плита, которая топится углем. От школьников много шума и грязи, я слышала, как постояльцы жаловались на музыку, которую в ясные ночи слышно даже в отеле. Маленький белый пляж, на который дети спускаются, прыгая по камням, будто веслоногие лягушки, уже завален обертками от мороженого и апельсиновой кожурой. Ладно, зато нашим деревенским теткам есть где подработать.
У волнолома я встретила китаянку, и дальше мы пошли вместе, через парк. Она сказала, что за апрель получила пару записок от хозяйки, где та утверждает, что дважды застала массажный салон пустым, а у дверей обнаружила недовольных пациентов. Эти записки обычно немногословны, потому что дело не в тексте, а в самом факте получения, вроде черной метки у пиратов. Только у нас они голубые.
– Иногда я не высыпаюсь, – сказала китаянка мрачно, – вот и приходится днем наскоро прилечь где ни попадя. Угораздило же вдову заявиться в это самое время!
Когда мы подходили к отелю, то наткнулись на двух позитанцев, что промышляют на паркинге: открывают машины пляжников, кошельки потрошат и подкидывают потом в железную урну – кошельков в ней бывает не меньше, чем трески в рыбацкой корзине. Позитанцы протрусили мимо нас с озабоченным видом, один из них произнес иото annegato! утопленник! – и тут меня кольнуло тревожное предчувствие, я даже остановилась. Левую ягодицу будто крапивой хлестнули.
Мы с китаянкой только подходили к аллее, как уже ясно стало, что случилась какая-то дрянь. На паркинге толпился народ, по газону ходили полицейские в форме, на лужайке перед главным входом стояли санитарные носилки, а на носилках лежал мертвец, это я сразу поняла. Мертвецы лежат не так, как живые, они похожи на фигурки воинов, которые до сих пор находят в траянских склепах. Когда мы подошли поближе, меня заметил фельдшер Нёки и заорал, не стесняясь полицейских:
– Смотри-ка, детка, на нем куртка, как у нашего капитана, красная ветровка с медведем, да что куртка, это же сам Ли Сопра и есть!
– Не может этого быть.
– Да говорю тебе, это он, Петра. – Он вытянул шею и сморщился. – А задница у него крепкая, как у молодого, выглядит даже лучше, чем лицо. Кой черт понес его купаться в такую погоду?
Кроме куртки, на теле ничего не было, море стянуло с человека штаны и ботинки, а куртка была завязана шнурками у подбородка и удержалась. Мертвец лежал ничком, и ничто не напоминало в нем малорослого Ли Сопру, он казался неестественно белым и длинным, наверное, море долго его полоскало, вытянуло все краски и расплющило, будто крабовый панцирь. Комиссар, что стоял у машины с мигалкой, заметил меня и знаком велел подойти. Нёки пошел было следом, но передумал и повернул к себе в амбулаторию, а мне комиссар сказал сурово:
– Где вас носит, сестра, почему на рабочем месте не сидите? Полный отель народу, а поговорить не с кем. У постояльцев провалы в памяти, администратор
– А разве старшая сестра не здесь? – Я оглянулась и сразу ее увидела.
Пулия сидела на скамейке в парке, ее красную вязаную кофту издалека видно: она ее поверх формы надевает, несмотря на запрет. У нас тут столько запретов, на всякий чих не наздравствуешься. Мне показалось, что Пулия плачет, но, подойдя поближе, я поняла, что она просто сидит, опустив голову. Я села рядом и стала гладить ее по спине.
– Кто из персонала отвечает за купание стариков? – Комиссар подошел к нам, сердитый и взъерошенный. Я подумала, что в первый раз вижу его в синей карабинерской форме.
– Ну я, например… – я продолжала гладить спину Пулии, – и что с того? Погибший купался один, нарушая правила, так что отель за него не отвечает. Он ходил в заброшенные туфовые каменоломни, там даже гулять опасно, не то что нырять. Вы ведь его в лагуне выловили, верно?
– Его не мы выловили, а рыбаки. – Комиссар вынул одну руку из кармана и ткнул пальцем в сторону деревни. – Завтра рыбный рынок в Мете, вот они и вышли в море в ранних сумерках. Еще повезло, что тело заметил какой-то придурок, отиравшийся на диком пляже, принялся бегать и кричать, вот рыбаки и услышали. А то до сих пор болтался бы ваш капитан в приливе с голым задом.
– Ох, господи! – Пулия резко встала, отбросив мою руку. – Не могу я вас слушать. Хороший человек умер, а они зубы скалят.
Она пошла в сторону отеля, сначала медленно, по парковой тропинке, а потом напрямик, по газонам. А я спустилась в свою комнату, подняла матрас и достала оттуда бутылку коньяка, найденную два дня назад в процедурной. Когда я положила ее туда, сказав себе на черный день, я и подумать не могла, что черный день настанет ровно через сорок восемь часов. Потом я пошла в прачечную, села там на ступеньках и стала пить прямо из горлышка. Коньяк оказался довольно мерзким на вкус, зато крепким на удивление: не прошло и двух минут, как перед глазами у меня поплыло, и пришлось спуститься в подвал и прилечь.
О чем я думала, сидя на ступеньках прачечной с бутылкой украденного коньяка в руке, прислушиваясь к голосам, доносящимся из парка? Кто убил Ли Сопру, о чем же еще. Когда я встала на ноги, намереваясь спуститься в подвал, полицейская машина включила сирену, чтобы разогнать зевак с дороги, и уехала. Вслед за ней подалась машина из больницы: капитана повезли в морг. Может быть, его положат на тот же самый железный стол, на котором лежал Бри. Моего брата вспороли, как рыбину, как касатку на палубе китобоя, выпустили из него потроха и швырнули в трюм, в заморозку, в небытие. Теперь то же самое сделают с его убийцей, жаль, что он успел прожить в три раза больше. Гори в аду, Ли Сопра.
Прошло сорок девять дней с тех пор, как я начала искать убийцу брата, и меньше суток с тех пор, как я предъявила ему обвинение. Теперь его нет. Почему же я не чувствую, что мой брат отомщен? Потому что это сделала не я? Потому что я могла ошибаться, и тогда тот, кто покончил с капитаном, может быть убийцей, которого я ищу?
Этот «Ришар» оказался крепче анисовки, которой я отравилась на втором курсе в Кассино. Меня качало так, будто прачечная была не в подвале, а в трюме парохода, и он только что попал в серьезную переделку. Я чувствовала, что по лицу бежит горячий пот, а спина почему-то мерзнет, трещины на потолке слились в одну большую черную змею, она шипела и показывала длинное извилистое жало, издали похожее на хлебный нож. Я вцепилась руками в края тюка и представила себе, что лежу в лодке и меня медленно несет к берегу. Вода подо мной была быстрой и черной, совсем не похожей на воду в нашей лагуне.