Картины Парижа. Том I
Шрифт:
Больше меня туда не заманишь! В длинные зимние вечера я предпочитаю перечитывать наши старинные бесконечные романы: Астрею, Клелию, Артамена{154}. Я буду вновь знакомиться с нравами и добродетелями прежнего рыцарства, и предо мной опять пройдут наши добрые предки, понимавшие любовь несколько иначе, чем мы. Но они были счастливы по-своему и, подолгу вздыхая у ног жестоких красавиц, больше наслаждались любовью, чем мы нашими скоротечными утехами. Выиграли ли мы что-нибудь от нашей торопливости?!
87.
Эту ханжу с косым взглядом вы представляли себе с всегда опущенными вниз глазами, а между тем, едва усевшись, она успела уже все осмотреть, все увидеть. Она вас разглядела с головы до ног и сразу угадала, стоите ли вы за правое дело. Она знает, кто из ее соседок румянится, знает, позволяет, ли им вышина их причесок входить в исповедальню. Она будет все время молчать, если заметит среди присутствующих хотя бы одного неверующего, и не откроет рта иначе, как в полной уверенности, что ее слова не будут подняты на смех нечестивцами, как она называет всех, кто не пользуется руководством какого-нибудь известного духовника.
Если платье ее соседки отделано с некоторым изяществом, то ее безмолвное чело внезапно превращается в проповедь о вреде нарядов. На все вопросы светского человека она отвечает односложно и сурово, но в то же время бросает благосклонный взгляд на находящееся в комнате духовное лицо и своей беседой вознаграждает его за внимание.
Мало-по-малу она начинает горячиться, говорит об ужасной порче нравов в других городских кварталах, о безверье, бесстыдно воцарившемся в предместье Сен-Жермен, и о вечном проклятии, ожидающем всех, кто не ходит к обедне в капуцинскую церковь в Маре.
88. Повсюду строят
Три сословия, которые в настоящее время наживают в Париже большие состояния, — это банкиры, нотариусы и каменщики, или, иначе говоря, подрядчики. Деньги имеются только на постройки. Громаднейшие здания вырастают точно по волшебству, а новые кварталы состоят исключительно из великолепных частных особняков. Увлечение постройками предпочтительнее увлечения картинами или особами легкого поведения, так как оно придает городу величие и благородство.
Архитектура всего какие-нибудь двадцать лет назад снова вернулась к хорошему стилю, особенно в области орнаментовки.
Граф Келюс{155} воскресил у нас греческий вкус, и мы, наконец, отрешились от своих устарелых форм. Внутренность домов не оставляет желать ничего лучшего в смысле красоты и удобств, о которых не имеют никакого понятия все прочие жители земли.
Почти одновременно были возвращены к жизни два искусства: музыка и архитектура. Живописи этот расцвет не коснулся: колорит французской школы все еще остается несколько фальшивым; возможно, что в этом повинен наш климат; возможно, что наши мастера не считают нужным добиваться в этом направлении большего совершенства.
Городской вал покрывается, как щетиной, новыми зданиями, раздвигающими прежнюю черту города. Ряд новых красивых домов тянется по направлению к шоссе д’Антен и к воротам Сент-Антуан,
Очевидно, где-то написано, что так никогда и не удастся до строить Лувра{156}. Вот уже тридцать лет, как производятся работы, но с медлительностью, свидетельствующей о недостатке средств. Принц Конде истратил двенадцать миллионов на свой Пале-Бурбон{157}, леса же Лувра уже успели сгнить на месте!
Отель-Дьё ничего не выиграл от пожара, так же как и Пале. Не обрушится ли купол церкви святой Женевьевы на наши головы? Или, может быть, покоясь на несокрушимом фундаменте, он презрит опасения и вопли г-на Патта{158}, который громко заявил об опасности? Но, может быть, это опасность воображаемая? Если бы его опасения оправдались, остался бы только величественный фасад здания, то есть именно та часть памятника, которая заслуживает наибольших похвал.
Жителям вскоре будут доставлять воду таким же способом, как это делается в Лондоне, — с помощью пожарного насоса.
Нельзя не согласиться, между прочим, с тем, что многие пожары способствовали украшению города.
Когда бедствия, вызванные внезапным гневом стихии, ничего не оставляют нетронутым на своем пути, — им на смену спешит гений-восстановитель и, устремив взор на еще дымящиеся развалины, задумывается о восстановлении исчезнувших зданий и памятников, или, вернее, о создании на их месте новых, более величественных, чем прежние.
Таким образом, благодаря непрерывному развитию природы все великое, что мы видим, создалось в результате несчастных случаев, и можно сказать, что зло порождает добро.
Действительно, человек словно ждет разрушения ветхих зданий, чтобы поднять на них руку, и неистовство стихии является сигналом, который напоминает ему о его могуществе и силе.
Если бы не стихийные бедствия и не ярость пожаров, то безобразные остатки самого возмутительного варварства до сих пор все еще царили бы в наших городах; мы научились возвышать и облагораживать наше воображение только с тех пор, как больше не видим образчиков готической, безвкусной архитектуры, с которыми так свыклись.
Лишь после того, как пламя сделало свое дело, приступает к работе смелая и созидательная рука. Она словно робеет и теряется перед лицом древних лачуг, уважаемых в силу предрассудков и привычки, и кажется, будто труднее снести жалкие развалины, чем воздвигнуть великолепнейшие сооружения.
Страшный пожар Пале{159}, который мог бы оказаться еще ужаснее и устрашить любое воображение, должен был бы повлечь за собой создание совершенно новых форм для этого храма Справедливости. Хранилище национальных летописей и архивов, святилище законов, место, где происходят самые торжественные собрания, — должно было бы носить характер величия и благородства и одним своим видом напоминать гражданам, что здесь заседают судьи, защитники и оракулы народных прав.