Карточный домик. Проклятье королей
Шрифт:
Очнувшись, наконец, от временного оцепенения, он огляделся вокруг, осматривая номер сквозь решетку упавших на лицо темно-русых волос, и стер тыльной стороной ладони пряди, прилипшие к потному лбу. В отсутствии света в самом номере уличного освещения из окон было достаточно для глаз, и, осмотревшись еще раз, он сморгнул в темноту, выходя из ступора с тем самым первым за долгое время вдохом, и прислушался к звукам, просачивавшимся в его сознание сквозь плотный непробиваемый кокон. В номере царила тишина. Звуки улицы влетали в открытый высокий створ и наполняли комнату жизнью.
Простояв так еще с полминуты, мужчина уверенным шагом направился в ванную комнату и подставил затекшие кисти рук под струю ледяной воды из крана над раковиной. Холод обжог горячую загрубевшую кожу, но мужчина только настойчивее раскрывал для него ладони, ничуть не чураясь и принимая его как должное. С остервенением отмывая оставленные на руках следы, он внимательно следил, как темные змейки убегавших струй, стекают по краям раковины точно в сток и уносят с собой все, что было теперь ему так ненавистно. Массивное обручальное кольцо на безымянном пальце с жалобным звяканьем ударилось о край раковины и тускло заблестело в царившем вокруг сумраке от попавшей на металл воды, и мужчина продолжит тереть руки с двойным усердием.
Водяные змейки все бледнели в полумраке ванной комнаты и вскоре совсем не различались глазом на фоне краев белоснежного фаянса. Спустя пару минут смывы с рук стали кристально чистыми, но мужчина все продолжал тереть покрасневшие от холода кисти, словно хотел содрать с них кожу. Тер сильнее и настойчивее, будто пытался высечь руками искру. Он делал это отмахнувшись от ломоты в костях и сводивших мышцы судорог. Не замечая и намеренно игнорируя дискомфорт, механически намыливал ладони душистым мылом, предоставленным жильцу номера отеля, и вглядывался в дорогой фаянс, не видя перед собой ровным счетом ничего.
Завершив процедуру, он осмотрел дрожавшие ладони. Абсолютно чистые, но уверенности и спокойствия они ему не прибавляли. Паника начинала медленно подбираться с края сознания и постепенно захватывала разум, смещая заторможенность с доминирующих позиций. Наконец-то, выключив воду и оставшись в тишине, мужчина набрался храбрости и поднял глаза в висевшее над раковиной большое зеркало в роскошной резной раме. Белизна фаянса раковины, еще секунду назад стоявшей перед глазами, на мгновение ослепила, и, вглядевшись в темноту перед собой, он напряг зрение, боясь разглядеть хоть что-то.
Бояться было чего. Сквозь зеркальную гладь, обрамленную в красное дерево, на мужчину смотрел он сам собственной персоной. Не другой человек с затуманенным разумом, не местный сумасшедший, неотдававший отчета собственным действиям, не двойник, не подмена и не иллюзия. Чему удивляться, ведь он был не в доме кривых зеркал. Кусок отражающего стекла перед ним был совершенно обычным: безвольным и беспристрастным. Зеркало ничего не искажало, не скрывало и передавало все без прикрас. В нем виделось все, как есть на самом деле, и по этой же причине
Темно-русые волосы были едва тронуты сединой, но уже отмечены ею так, что этого нельзя было скрыть. Выразительные светлые глаза в обрамлении густых ресниц стали почти черными от расширившихся зрачков и смотрелись темными провалами вместе с тенями, залегшими на всем его худосочном лице. В ванной комнате, как и во всем номере, отсутствовал свет, но в отражении перед ним был именно он сам, а не кто-то иной, и самое страшное, что даже сейчас, бледный, испуганный, переполошенный он был узнаваем всеми и всюду.
Не выдержав ни секундой дольше этого затравленного взгляда из-под темных бровей, мужчина решил послать отражение в глубокий нокаут ударом по хрупкой и гладкой поверхности. С ненавистью, с гневом, со злобой. Вложил в твердую руку все оставшиеся силы, и звон стекла вместе с болью в разбитой кисти ничуть его не отрезвили. От отчаяния он заскулил, как побитый шелудивый пес, готовый поджать хвост и бежать к своему хозяину, но вот незадача. Хозяина у него больше нет, и искать защиты не у кого. Стая его не примет. Выгонит с позором, загрызет и раздерет, как свора возле течной сучки, хотя почему же как. Так оно и было в действительности.
Осколки зеркала со звоном осыпались на кафель, и в ванной стало еще темнее, чем было до этого. По руке с растекавшейся болью потекло что-то липкое и теплое. Тихое капанье воды из крана и почти бесшумное – крови из порезанной кисти. Больше никаких звуков. Здесь и при открытой двери не было слышно звуков улицы, носимых ветром в распахнутое окно гостиной. Здесь не было ничего. Темно и тихо и при распахнутых глазах, и при навостренном слухе. Только запахи железа и соли, и сожаление. Долгое, угнетающее, страшное.
Щелчок открывшейся входной двери почти неслышен. Он и не услышал бы его, не стой сейчас в абсолютной тишине, нарушаемой только тихим капаньем воды в сток раковины из неплотно закрытого крана. Наспех вытерев руку без сомнения кипенно белым полотенцем, он небрежно бросает его на пол и начинает путь перед встречей с неотвратимым по осколкам, осыпавшимся под ноги. Шорох шагов утопает в мягком ворсе ковра спальни, дверь в которую все еще приоткрыта. Через нее из гостиной со сквозняком доносятся звуки и запахи. Все тот же шум улиц, все тот же смог дымящего трубами города и еще один чужой. Раньше его тут не было. Тонкий, едва различимый запах ландыша, пробивавшийся сквозь стойкий запах железа и соли.
Мужчина неслышно приближается к дверному проему. Держа Кольт наготове, выставляет его вперед. Теперь он изгой, но сдавать без боя не намерен. «Со щитом или на щите», – и это его девиз, а дальше, хоть трава не расти. Вот только какая в их городе трава, когда газоны давно посыпаны многолетним слоем металлической стружки. Еще один шаг перед встречей с неминуемым. Еще один ярд пройден, чтобы столкнуться с реальностью, и, приоткрывая дверь, он видит ее, застывшую безмолвной статуей возле белой колышущейся занавески.