Картограф
Шрифт:
– Нет, и не буду. Сестру не нашли, а тут пальто. Копеечное дело, перевод чернил.
– Зря вы так. У Горюновых второго дня теленка украли, и уже нашли.
– Теленок одно, а пальто другое.
Варвара Михайловна пожала плечами и принялась перетирать полотенцем мытую посуду.
– Скажите, ведь ваш муж был картографом?
– осторожно спросил Филя.
Женщина вздрогнула.
– Да, - ответила она чуть холоднее, чем обычно.
– Что с ним произошло? Вы простите меня, это не праздное любопытство. Я сам картограф. Хочу знать, что меня ждет.
–
– удивилась Варвара Михайловна.
– Как же так? А, теперь понимаю, отчего вы седые.
Она вздохнула и поставила последнюю тарелку на стол.
– Он был хороший человек. Добрый, детей любил. Витюшу всегда носил на плечах, не давал ему ходить ножкой. Девочкам леденцы покупал - что ни день, то леденец. Баловал. И меня не обижал. Работал на заводе. Денег хватало, обуты-одеты. А потом ему станком ногу разворотило, слег.
Филя сочувственно кивал.
– Ногу, конечно, отняли, ходил на деревяшке, - продолжила она.
– Взялся пить. Связался с какими-то... А однажды пришел домой страшный, по локоть в крови. Ну, говорит, мать, теперь заживем, разбогатеем. И показывает мне карту, а на ней наш двор. Я испугалась, прошу его: Василь, не надо. На завод вернись, старшой заходил, примут тебя. А он мне: давно я хотел оттуда убраться, уж не вернусь. Рисовать буду. В золото тебя одену. Девочкам женихов найдем - принцев. Витьке кабриолету куплю.
«До чего же дети в отца пошли, - невольно подумал Филя.
– Те же замашки».
– Рисовал он, рисовал. Два раза от малокровия лечился. Всю кровь из себя выдавил, - Варвара Михайловна потихоньку смахнула слезу.
– Только деньги куда-то девались. Думала, домик найдем получше, переедем. Куда там! Спрошу, когда же, - он злится. Исхудал, брюки так и падали. И смотрю - волос у него странный лезет. Вроде как не человечий.
– Не человечий?
– Густой, звериный. И сам как зверь. Чуть что, с кулаками. Детей не трогал, больше меня. Витя кричал: пусти маму, лез драться. Вера из дома ушла, еле вернули. Я терпела, такая, видно, у меня доля. Выгнать бы, да что люди скажут? Стыдно. А он все пуще. Один раз так избил, что я встать не могла. Как до кровати доползла, не помню. Неделю лежала, Валя хозяйство приняла.
Филя потихоньку начинал понимать Витины чувства. Отца-изувера трудно простить.
– И вот просыпаюсь я как-то ночью, - почти шепотом сказала Варвара Михайловна, - А рядом со мной медведь ворочается. Большущий, когти длинные. Я завизжала, он вскочил и к дверям. Я зову его: Вася, Васенька, вернись. А он ни в какую. Рычит, скалится. Ушел. Больше не видели. Сосед говорит, застрелили его прошлой зимой. По засеке шатался, мужика задрал.
У Фили нестерпимо зачесались чешуйки. Вот, стало быть, куда он катится! Не сегодня-завтра потеряет человеческий облик. Варвара Михайловна молча теребила передник.
– Простите, - молвил Филя.
– Я не хотел.
– Что вы! Я сама... Вите тяжко, он отца очень любил. Теперь одни.
– С вашего позволения, пойду спать, - засуетился Филя.
– Клонит что-то.
– Конечно, конечно! Вы устали, а я вас тут держу. Чайку не выпьете?
– Нет, спасибо.
Витя
– Охолонул?
– спросил Витя.
– Да уж. Без пальто вернулся.
– Так тебе и надо.
– Слушай, у меня и без того был тяжелый день. Я к Гомункулу ездил.
– И?
– Витя зевнул и щелкнул легонько лягушку по носу.
– Нет больше Гомункула. Убили.
Витя вскочил.
– Кто? За что?
– Ничего не знаю. В дому кавардак, на полу кровища. Засохла в камень, день прошел, а то и больше. Может, его вообще убили сразу, как мы ушли.
– Думаешь, калмыки? Черт, выследили, сучье племя! Но почему его?
– Не калмыки это. Другой кто-то. Теперь, если что, и податься некуда.
– Не больно-то он нам и помог, - заметил Витя.
– За лягушку помнишь, сколько содрал? Чай, надул кого-то, а тот его возьми и кокни.
Филя молча достал ключ и протянул Вите.
– А это еще что?
– Ключ. Я его на пальто выменял. От Гомункула осталось, он хотел нам это передать.
– Нам или тебе?
– Не знаю. Витя, я думаю, это ключ от хижины.
– Хижины?
– Да, от той, что на карте. Видишь, тут маленький кротик нарисован?
Витя задумался.
– Постой-ка, ты разве не просто так, для красоты крота нарисовал?
– Да, но я же в бреду это делал. Без сознания, считай, был. В любом случае, какая разница - сам, не сам. Вот ключ. Он откроет хижину.
– А, ну ладно!
– Витя попытался положить ключ в карман, но Филя ловко его выхватил.
– Нет! Он мой. Я за пальто его купил.
– Ах ты сволочь! Продай! Сколько тебе нужно?
– Нисколько. Ты берешь меня с собой и точка. Или я пойду и утоплю этот ключ в колодце, ясно?
Витя выругался.
– Будь по твоему. Завтра утром едем. Собирай манатки.
Филе нечего было собирать, но он сделал вид, что вяжет вещи в узелок.
– Гад ты все-таки, - сказал Витя, помолчав.
– Вернемся, выметайся из моего дома. Видеть тебя больше не хочу.
– Договорились, - откликнулся Филя. Теперь ему было все равно. Он спасет Настеньку, а дальше хоть трава не расти. Вместе с ней он выстоит против всего мира. На что ему Витя? Он попрощается с ним с легким сердцем. Пора перевернуть эту скорбную страницу. Перевернуть и забыть.
Когда в доме стихла возня, Филя воззвал к Додону.
«Ты здесь? Я собираюсь в дорогу».
«Собирайся, мне-то что?
– проворчал Додон.
– Я тебе не папенька, чтоб пасти».
«Мы умрем?»
«Один выживет».
«Я?»
«Ха!
– сказал Додон.
– Это вопрос не ко мне. На том поле не я распорядитель. Моя вотчина здесь».
«В доме?»
«У тебя в голове, картограф, у тебя в голове».
Филя вздохнул.
«А кто убил Гомункула?
– спросил он.
– Калмыки?»
«Где им!
– усмехнулся Додон.
– Жив твой Гомункул, ничего ему не сделалось. Хитрый, быстро сообразил и в тень ушел. А одну пульку пропустил, пропустил, на задницу не скоро сядет».
«Что значит, в тень ушел?»