Картограф
Шрифт:
На столе виднелись остатки трапезы. Скатерть была чуть смята, три огромных тарелки стонали под грузом костей и огрызков разной величины. Рыбья вонь стала нестерпимой. «Она китов живьем кушает, что ли? Неслабый аппетит!» - дивился Филя, разглядывая округлый мосол размером с боксерскую перчатку. Ему было не по себе. На какой-то самый крошечный миг он допустил мысль, что тетка отужинала человечиной - морскими утопленниками. К счастью, эта чепуха испарились из головы почти тут же, как только возникла.
Горгона жестом приказала ему сесть, и Филя опустился на стул, который под его весом чуть прогнулся
Когда Филя взглянул на нее, он от удивления уронил челюсть. Горгона зверем грызла кость. Ее красный язык туда-сюда скользил по мослу, и в желудке у Фили опять зашевелилась клочковатая тошнота.
– Чего молчишь, племянничек? Воды в рот набрал?
– ухмыльнулась Горгона, бросив кость на тарелку.
– Я...
– нерешительно начал Филя, и слова, как осатаневшие пчелы над разоренным ульем, заметались у него в голове.
– Я очень рад вас видеть, тетя. Как вы поживаете?
– Да лучше всех!
– откликнулась та, с интересом рассматривая необглоданные кости.
– Где тебя черти носили весь день? Ждала поутру, самовар велела поставить, плюшек Ильинична напекла. А теперь вот сиди без плюшек, съели мы их за день.
– Простите, меня задержали экастро... экстрато... экстраординарные обстоятельства.
Филин язык разбух и едва ворочался между зубов, ватный и толстый. Тетка иронически хмыкнула и сказала:
– Ты изъясняйся попроще, и будет тебе счастье. Говори, где был? И где, леший тебя дери, Настенька?
Вот и подошли они к главному вопросу. Вот она, Голгофа. Филя набрал побольше воздуха в легкие, посмотрел на потолок, где кружились в вихре цветов упитанные, напоминающие молочных поросят купидоны, и выпалил:
– Настю украл краб!
Гласные провалились, и, словно со стороны, Филя услышал, как произносит только сухое «кр-кр». Тетка, тем не менее, расслышала все, как надо, и вздыбила домиком одну бровь, как будто переломила ее от удивления.
– Крааааб? Да что ты говоришь? Уж не Григорий ли свет Антонович?
– Он, он!
– Филя вскочил.
– Вы его знаете? Едемте к нему! Надо забрать Настеньку, я...
– Постой, постой, молодой человек. Сядь-ка, не виси надо мной. У меня шею прострелило, не могу задирать. Садись, кому сказано!
Филя сел на краешек стула, готовый сорваться в любую минуту.
– Вот что я тебе скажу, - промычала Горгона, присасываясь к кости жирными губами.
– Ты напраслину на хороших людей не возводи! Не мог Григорий Антонович украсть дитя, не ври, не поверю. Сам, небось, отдал сестру цыганам, и придумки мне тут придумываешь, над теткой измываешься. Я вас из Гнильцов зачем к себе выписала? Думаешь, ты, недоросль, мне нужен? Корми тебя, пои, платьем обеспечивай, потом ты денег у меня попросишь. Нет и нет! Я Настеньку, сиротку, забрать к себе
Филя попытался возразить, но Горгона жестом остановила его.
– Не перебивай, молод еще перебивать! Видно, покойник Митька мало тебя порол. Я ж ему писала - пори по субботам после бани без пропуску, иначе загубишь ребенка... О чем это я? А, вот! Переночуй у меня сегодня, так и быть, а завтра чтобы духу твоего не было. Пока Настеньку не найдешь, ты мой порог не переступишь. И слово мое крепкое! Ильиничне прикажу Полкана на тебя спускать. Сунешься - порвет портки в лоскуты. Понял меня? Понял?
Чего уж тут было не понять! Филя потупился. Он усиленно рассматривал выщербленный паркет, на котором особо выделялись следы собачьих коготков. Конечно, он недосмотрел за сестрой, но он все же надеялся, что влиятельная тетка поможет ему в поисках.
– А вы знаете...
– тихо начал он.
– Говори громче, - гневно рявкнула тетка.
– Еще шептать мне тут будет! Выискался скромник! Сидит, глазки опустил, мол, не виноват, пожалейте. У, ирод!
Горгона, казалось, распаляла саму себя, чтобы изгнание Фили из дома выглядело последней, вынужденной мерой наказания для отпетого негодяя.
– Я хотел спросить, где живет Григорий Антонович. Вы знаете?
– уже тверже сказал Филя и вдруг, дивясь своей наглости, ухватил с ближайшей тарелки ржаной колобок и полностью запихал его в рот. Терять было нечего, а голод от нервов накатил свирепый.
– А ты, я гляжу, нахал!
– тетка откинулась на спинку стула и скрестила на груди полные руки. Филя заметил, что они сплошь были покрыты волосками, которые встали дыбом то ли от холода, то ли от возмущения.
– Ничего я тебе не скажу! Еще заявишься к нему и будешь морочить голову, меня опозоришь. Дудки! И забудь об этом думать. Ищи Настеньку там, где потерял. А теперь уходи, сил моих нет на тебя смотреть. Ильинична тебя проводит. Все, ступай, а завтра выметайся.
Филя пожал плечами и встал. Немного подумав, он схватил со стола еще три ржаных колобка и вышел за дверь, где его поджидала старушка.
– Распекала?
– спросила она шепотом.
– Да уж, не без того, - пробурчал Филя, шагая за ней по темным коридорам. Свечка в руках у старушки ходила ходуном, и пламя ее дергалось, как маленькая живая фея, запутавшаяся в паутине.
«Электричество экономит! Скупердяйка!»
– Не бойся ее, она добрая, - примирительно сказала старушка и отворила перед ним низкую дверь. Филе пришлось наклониться, чтобы пройти внутрь. Он уже хотел возразить, что вовсе тетка не добрая, а наоборот сущая мегера, как пребольно врезался головой в потолочную балку. Старушка отдала ему свечку, шепнула: «Спи-отдыхай!» - и исчезла. Ему предстояло провести ночь в чулане под лестницей, где, застеленная ветошью, стояла жесткая койка, на которой, должно быть, спал тот самый Полкан, упомянутый теткой как разрыватель штанин. Смердело собачатиной, в углу деловито скреблась мышь. Филя неловко повернулся, и на него повалились щетки, швабры, тряпки, за шиворот угодил обмылок, который пришлось вылавливать, вывертывая руки кренделями.