Картонная мадонна
Шрифт:
Конечно, окружающим казалось, что она – состарившийся от рождения ребенок, существо бесстрастное и жалкое, и такой останется навсегда. Очевидно и Лиля, пряча в кармане вытянутой кофты фотографическую открытку с изображением божественно красивой оперной дивы Лины Кавальери, думала так же…
…А на днях, заглянув в букинистический магазин на Невском проспекте, она увидела рекламный плакат. На плакате был изображен мужчина – голова Вакха: лесной демон, спутанные кудри, насмешливые глаза. Лиле даже почудилось, что раздался клич «Эвое!» и в воздухе книжной лавки
–Вы что-то сказали? – наклонился к девушке продавец.
–О, нет… ничего…
Плакат извещал, что в Горном институте намечено выступление молодого поэта Волошина, возвращающегося из Парижа. Лиля затрепетала – стихи Макса Волошина ходили по рукам, имя поэта в среде молодежи давно обрело известность, впрочем, ею поэт в немалой степени был обязан скандальным историям, в которые попадал постоянно.
Никогда нельзя знать наверняка, что с нами случится завтра. Во всяком случае, Лиля не успела понять, что именно сейчас, при взгляде на плакат, решилась ее судьба.
***
В то утро она проснулась с ощущением нервозности. Недочитанный роман Кретьена де Труа лежал рядом на подушке, закладкой служила картинка с изображением «королевы куртуазии» Алионоры Аквитанской. Лиля попыталась вспомнить сон, но от него остались лишь туманные клочки: кто-то большой и веселый надевает на ее шею золотую цепь из лавровых листьев, а одна ветка тяжело свешивается ей на грудь.
В соседней комнате спала мать. Ночами мать страдала бессонницей, засыпала только под утро. Поэтому и Лилин сон обычно был короток: от материнских сдавленных рыданий в подушку спасало только чтение.
Выпив наскоро кофе, оделась и вышла из дома. Уроки начинались в девять.
Выход в город днем был для Лили пыткой, но утро – иное дело, утром все спешат, город еще только стряхивает с себя остатки ночных видений, и никому до тебя нет дела. Лиля дошла до трамвайной остановки, кутаясь в пальто от пронизывающего апрельского ветра. Выехала из своего бедного района, проехала по Троицкому мосту, глядя на темную Неву. Сошла на Большом проспекте. И проскочила в нарядный вестибюль, кивнув швейцару и радуясь, что опять успела до прихода шумных гимназисток с прислугой.
В раздевальной комнате она столкнулась с учительницей Сашенькой Орловой. Сашенька как раз меланхолично снимала свой элегантный кейп и широкополую шляпу с украшением в виде пышного цветка.
Двадцатипятилетняя учительница была хороша собой и обладала бойким характером. Года два назад она очень удачно вышла замуж за одного солидного чиновника, старше себя, кажется, лет на двадцать. Все завидовали ее счастью.
–Ох, как хорошо, что мы здесь одни, дорогая! – бросилась Сашенька к Лиле с объятиями, как только та показалась в дверях, – Мне сегодня просто необходима ваша помощь. Только обещайте! Вы не представляете, как мне сейчас тяжело! – И Сашенька разразилась совершенно неуместным истерическим смехом.
С Орловой робкая Лиля никогда не дружила, собственно, как
–Лиля, дорогая, если вы меня не выручите, я умру, так и знайте! Только смотрите, никому ни слова! Пусть это будет нашей тайной. Я влюблена.
Лиля удивилась: брачный союз Орловой казался нерушимо крепким, ее муж имел репутацию предупредительного человека с манерами джентльмена. К тому же недавно он вступил в Императорское Автомобильное Общество, возглавляемое Великим князем Михаилом Романовым, и Сашенька ни дня с тех пор не ходила пешком – только на автомобиле марки Benz&Cie. Даже когда муж был занят на службе и не мог домчать ее до гимназии лично, Сашенька пользовалась таксомотором, что страшно накладно. Это ли не любовь? Правда, Лиля видела господина Орлова лишь мельком: подкрученные усы, кепи, клетчатые брюки – с тех пор как женился, он одевался по последней английской моде.
–Но…
–Это сущий пустяк для вас, дорогая. Я уверена, вы прекрасно справитесь! Я скажусь больной – я и вправду чувствую себя больной все эти дни, дожить бы до прибытия поезда! А вы проведете урок в моем классе. Ну же, умоляю, только не отказывайте. На кону – вся моя жизнь!
Легко сказать – проведешь урок. Лиля похолодела. С девочками младших классов она свыклась, не испытывала того смятения и унижения, что привычно сопровождало ее в «обществе». Но Сашенька преподавала у старших девочек. Войти к ним в класс значило для Лили – войти в клетку льва, причем, без кнута, палки и огненного кольца – безоружной. Нет, нет, это совершенно невозможно!
Лиля в испуге затрясла головой, Сашенька накуксилась, возвела очи горе, медленно потянула желтую кожаную перчатку с правой руки и вдруг разрыдалась. И Лиля сдалась тут же. Да, ее, конечно, принудят. Она испытает позор, осмеяние. Возможно, даже оскандалится навек.
Она сдавалась всякий раз, когда мать, на чем-то настаивая и не утруждая себя долгими убеждениями, сразу переходила к запретному средству – начинала рыдать. А Лиля не могла быть причиной чьего-то недовольства.
–Пожалуйста. В каком классе у вас урок, что вы проходите?
Сашенька, игнорируя вопрос, полезла в свою сумочку «Minaudire», нашаривая сухой платок.
–Если б вы знали, сколько я выстрадала, дорогая! Вы любили когда-нибудь? – Саша спохватилась – покосилась на некрасивую Лилю, – Ах, да… Так вот. Он разбил мне сердце четыре года назад. Помню, мы заплыли на лодке в чудный грот, такой, совершенно fantastique de la grotte. И там… Ну, вы понимаете! Ах, как же я любила этого подлеца! Вы знаете, дорогая, есть такой тип негодяев, от которых голова кругом!