Карты в зеркале
Шрифт:
Тем не менее, я никогда не предполагал, что моя жизнь будет посвящена попыткам оказать помощь безнадежным, да еще в той части страны, где даже у здоровых нет больших оснований радоваться жизни. Но это все, на что я имел полномочия, и когда понял, что сумел преодолеть разочарования начального этапа, стал извлекать из своих занятий максимальную пользу.
Максимальной пользой оказалась Элен.
— Дождь, дождь, дождь, — такими словами приветствовала она меня на третий дождливый
— Как будто я сам не знаю, — ответил я. — У меня все волосы мокрые.
— А у меня — нет, как жаль, — ответила Элен.
— Не о чем тут жалеть. Зато не простудишься.
— Не простужусь, — сказала она.
— Мистер Вудберри говорит, ты хандришь. Я пришел, чтобы тебя развеселить.
— Сделай так, чтобы кончился дождь.
— Я похож на Господа Бога?
— Я думала, может, ты просто выступаешь под чужой личиной? Я, например, — да, — сказала она. То была наша обычная игра. — На самом деле я — огромный броненосец из Техаса, которому пообещали исполнить одно-единственное желание. И я пожелала стать человеком. Но одного броненосца недостаточно, чтобы получился настоящий человек, поэтому получилась я.
Она улыбнулась. Я улыбнулся в ответ.
Ей было всего пять лет, когда перед машиной ее родителей взорвался бензовоз, оба они погибли, а ей оторвало руки и ноги. Она выжила чудом и продолжала жить, что было чудовищной жестокостью. И при этом она оставалась более или менее счастливым человеком, всеобщей любимицей в клинике, чего я вообще не мог понять. Возможно, причина заключалась в том, что ей больше ничего не оставалось. Человеку, лишенному рук и ног, не так-то просто покончить с собой.
— Я хочу на улицу, — сказала она, отворачиваясь к окну. На улице было почти не на что смотреть. Несколько деревьев, лужайка, а за ней — забор, поставленный не для того, чтобы пациенты не разбежались, а для того, чтобы скрыть их от неприглядного любопытства жителей этого неприглядного города. Но вдалеке тянулись невысокие холмы, и почти всегда весело щебетали птицы. Теперь, разумеется, из-за дождя не было видно ни птиц, ни холмов. Не было и ветра, и деревья стояли не шелохнувшись. Просто лил и лил дождь.
— В открытом космосе так же, как в дождливую погоду, — сказала она. — Такие же звуки, негромкий тихий шелест где-то неподалеку.
— Вообще-то нет, — сказал я. — В открытом космосе вообще нет звуков.
— А ты откуда знаешь? — спросила она.
— Там нет воздуха. А без воздуха не бывает и звуков.
Она презрительно взглянула на меня.
— Так я и думала. На самом деле ты ничего не знаешь. Ты ни разу в жизни там не был, ведь правда?
— Ты что, хочешь поссориться?
Она уже собиралась отпарировать, но спохватилась и просто сказала:
— Чертов дождь.
— Тебе, по крайней мере, не приходится ездить по такой погоде, — сказал я.
— Эй, — окликнул я. — Как только распогодится, я повезу тебя кататься.
— Это все гормоны, — сказала она.
— При чем здесь гормоны?
— Мне пятнадцать. Мне всегда не нравилось оставаться дома. Но сейчас хоть волком вой. Мышцы напряжены, желудок сжался, и я хочу выбежать на улицу и громко кричать. Это все гормоны.
— А твои друзья? — спросил я.
— Ты что, шутишь? Они все там, играют под дождем.
— Все?
— Разумеется, кроме Гранти. Он от воды растает.
— И где же теперь Гранти?
— В морозильнике, где же еще.
— Когда-нибудь его по ошибке примут за мороженое и скормят гостям.
Она не улыбнулась. Просто кивнула, и я понял, что ничего не достиг. Она и впрямь хандрит. Я спросил, не хочется ли ей чего-нибудь.
— Только не таблеток, — сказала она. — От них я все время сплю.
— Если дать тебе возбуждающее, ты на стенки полезешь.
— Ловкий трюк, — сказала она.
— Просто это очень сильное средство. Так что, дать тебе что-нибудь, чтобы ты отвлеклась и от дождя, и от этих жутких желтых стен?
Она покачала головой.
— Я стараюсь не спать.
— Почему?
Она лишь снова покачала головой.
— Не могу спать. Не могу позволить себе спать слишком много.
Я повторил вопрос.
— Потому что, — ответила она, — я могу не проснуться.
Она говорила довольно резко, и я понял, что лучше больше не спрашивать ни о чем. Она редко сердилась на меня, но на сей раз ясно чувствовалось, что я подошел слишком близко к той черте, за которой мое общество уже не будет для нее желанным.
— Мне пора, — сказал я. — Ты обязательно проснешься.
И я ушел, и не видел ее целую неделю, и, по правде говоря, даже нечасто ее вспоминал — и из-за дождя, и из-за самоубийства в Форд-Каунти. Это самоубийство глубоко меня потрясло, ведь та женщина была еще такой молодой, ей было ради чего жить. Так, по крайней мере, я думал. Она моего мнения не разделяла и выиграла наш спор, хотя и дорогой ценой.
В выходные я живу в трейлере в Пидмонте. Живу один. Мое жилье сияет безупречной чистотой, потому что я ее фанатичный приверженец. Кроме того, убеждаю я себя, однажды вечером мне, возможно, захочется привести сюда женщину. Время от времени такое случается, время от времени мне даже бывает хорошо. Но я становлюсь раздражительным и беспокойным, когда женщины пытаются заставить меня изменить рабочее расписание, или хотят, чтобы я взял их с собой в мотели, где я останавливаюсь, или пристают к управляющему трейлерного парка, чтобы тот впустил их в мое отсутствие в мой трейлер. Они хотят навести там «уют».