Карусель

Моэм Сомерсет Уильям

— А теперь слушайте: с меня хватит! Я больше не собираюсь терпеть ваши издевательства и насмешки. Похоже, вы думаете, что я никто. Мне просто интересно, почему вы ведете себя так, будто я — незнамо кто.

— Потому что я так хочу, — ответил Бэзил, окинув его с ног до головы взглядом, полным ледяного презрения.

Сердце Дженни неистово забилось, когда она поняла, что надвигается серьезная ссора, и она тут же принялась тихо умолять Джеймса держать язык за зубами. Но совладать с ним ей уже не удалось.

— Можете

делать все, что вам нравится. Но я прихожу не к вам.

— Я понимаю, что толщина моего кошелька привлекает вас сюда больше всего. Интересно, с какой стати вы решили, что, женившись на вашей сестре, я на веки вечные взял на себя обязательства содержать всю вашу семейку? Не будете ли вы так добры сообщить своим родным, что мне надоело давать вам деньги?

— Интересно, запретите ли вы и им приходить к вам домой в вашем присутствии, — проворчал Джеймс.

Бэзил пожал плечами:

— Можете приходить, когда меня нет, если будете вести себя подобающим образом.

— Я недостаточно хорош для вас, полагаю?

— Да, недостаточно, — решительно ответил Бэзил.

— Осмелюсь сказать, что вы хотели бы вообще отправить меня с глаз долой. Но я собираюсь приглядывать за вами.

— Что вы имеете в виду? — резко спросил Бэзил, и Джеймс понял, что задел его за живое.

Он воспользовался преимуществом:

— Вы думаете, я не знаю, что вы за человек. Да я почти насквозь вас обоих вижу. Держу пари, Дженни приходится кое с чем мириться.

Но Бэзил быстро овладел собой и повернулся к Дженни с улыбкой, полной презрения, которое ранило ее еще глубже, тем более что она его не заслужила.

— Она перечислила вам мои многочисленные недостатки? Должно быть, у вас полно тем для разговора, моя дорогая. — Увидев, что она хочет возразить, он рассмеялся: — О, моя милая девочка, если тебя это веселит, обязательно обсуждай меня с твоими родственниками! Я был бы так скучен, не имей я столько слабостей.

— Подтверди, что я ничего плохого о нем не говорила, Джимми! — воскликнула она.

— Не испытываю большого желания что-то говорить. Я промолчу.

Бэзилу стало скучно, и он не видел необходимости это скрывать. Он сел за стол, чтобы написать письмо, и взял лист почтовой бумаги. Джимми злобно за ним наблюдал, обиженный его колкостями, и недоумевал, каким будет следующий ход. Бэзил равнодушно посмотрел на него:

— Я очень устал, брат Джеймс. На вашем месте я бы уже ушел.

— Не уйду, пока сам не захочу, — весьма агрессивно ответил Буш.

Бэзил поднял глаза, улыбнувшись:

— Разумеется, мы оба христиане, дорогой Джеймс, и мир становится все более цивилизованным. Но последнее слово все равно остается за сильнейшим.

— Что вы хотите этим сказать?

— Только то, что бережного Бог бережет. Говорят, пословицы — истинное богатство народа.

— Именно так вы и поступили бы: ударили бы парня ниже

ростом.

— О, я никогда не ударил бы вас, — горько усмехнулся Бэзил. — Я просто спустил бы вас с лестницы.

— Хотел бы я посмотреть, как вы это сделаете! — воскликнул Джимми, чуть попятившись к двери.

— Не глупите, Джеймс. Вы же знаете, вам это совсем не понравилось бы.

— Я вас не боюсь.

— Конечно, нет. Но все же вы не очень мускулисты, правда?

Ярость заставила забыть о благоразумии, и Джеймс затряс кулаком перед лицом Бэзила:

— О, я прежде вам отплачу! Я отплачу вам!

— Джеймс, я же велел вам убраться пять минут назад, — заявил Бэзил еще более категорично.

Джимми еще мгновение смотрел на него, взбешенный и бессильный, а потом без единого слова вылетел из комнаты, захлопнув за собой дверь. Бэзил молча улыбнулся и пожал плечами. Он испытывал к себе почти такое же отвращение, как к Джеймсу, но полагал, что, поскольку подобные сцены будут происходить все чаще, он выработает к ним некое безразличие. В порыве самообличения он говорил себе, что наступит время, когда он будет гордиться своей триумфальной победой в поединке колкостей с клерком аукциониста. Он бросил взгляд на Дженни — она сидела с шитьем в руках, но не работала, а смотрела в окно.

— Единственная положительная черта брата Джеймса — умение слегка позабавить собеседника, — пробормотал он.

— Не знаю, что с ним не так, — ответила она. — Почему ты относишься к нему как к собаке?

— Мое дорогое дитя, это неправда. Я очень люблю собак.

— Разве он не так же хорош, как я? Ты ведь снизошел до брака со мной…

— Я действительно не понимаю, почему из-за женитьбы на тебе я должен непременно сблизиться со всеми твоими прекрасными родственниками.

— Почему они тебе не нравятся? Они честные и уважаемые люди.

Бэзил устало вздохнул. За последний месяц они часто обсуждали этот вопрос, и хотя он изо всех сил старался не наговорить лишнего, его терпение было на исходе.

— Моя дорогая Дженни, — произнес он, — мы выбираем друзей не потому, что они честные и уважаемые люди, как и не потому, что они ежедневно меняют постельное белье. Но я готов признать: твои родные обладают всеми достоинствами и добродетелями, только кажутся мне ужасно скучными.

— Не казались бы, будь они знатными.

Он с любопытством посмотрел на нее, недоумевая, почему она приписывает ему столь низменные мотивы, и подумал, что мог бы в самом деле подружиться с родственниками жены, если бы они были простыми сельскими жителями, непритязательными и честными. Но в отношении кодекса чести семейство Буш отличалось самой вульгарной претенциозностью, которую лишь по доброте душевной можно было назвать странной. Дженни поразмышляла над словами Бэзила и, помолчав несколько минут, нетерпеливо воскликнула: