Карусель
Шрифт:
Клайв поднял голову.
— Сколько осталось?
До этого он не обращал внимания на тиканье часов в комнате. Внезапно оно стало очень громким. Тик-так, тик-так.
— В любой момент.
С трудом поднявшись из кресла, Клайв нашел несколько слов:
— Спасибо вам за все. Вы сделали все возможное.
— Куда вы сейчас, Клайв?
— Домой. Куда еще? Я хочу быть дома.
— Я имею в виду, как вы туда попадете?
— Машину водит моя жена. Она весь день ждала внизу, в холле.
Врач как будто хотел что-то сказать или сделать. Он
— Ждала весь день, какая терпеливая жена, может, вы хотите, чтобы я спустился с вами и поговорил с ней, может, я смогу…
— Нет-нет. В этом нет необходимости, но все равно спасибо.
Затем Клайв торопливо надел пальто и, несмотря на боль, побежал вниз по лестнице.
После того как он кратко сообщил Роксанне то, что узнал, после того как услышал ее обычное аханье и ожидаемый ответ: «Врачи могут ошибаться, девять лет назад моей тетке сказали, что ей осталось полгода», Клайв попросил ее успокоиться.
— Я знаю, ты хочешь как лучше, но все это чепуха, и ты это знаешь, — тихо сказал он.
— Когда… когда, он сказал, это может…
— В любой момент.
Он знал, что она надеется, что этого не случится сейчас, в машине, или в каком-нибудь людном месте. Вряд ли ее можно было за это винить. На ее месте он испытывал бы такой же естественный страх.
Сейчас ему только хотелось поскорее добраться до дома и принять что-нибудь обезболивающее. Однако в глубине души Клайв хотел продлить эту поездку, ведь она может оказаться последней. Никогда. Немыслимое слово, когда приходится применить его к себе. И он с жадностью смотрел в небо, на тяжелые тучи, на раскачивающиеся под яростным ветром деревья и на мертвого оленя у дороги — нынешней зимой много было подобных смертей. Но в мае, через два месяца, считая с этого дня, наступит благодатное время, развернутся молодые листочки, а затем из дальних стран вернется несметное множество птиц, потом, почуяв весну, сорвется в галоп его кобыла.
— Я знаю, тебе не хочется разговаривать, но я только хотела спросить — может, ты хочешь чего-нибудь особенного на ужин? Я тогда остановлюсь у магазина. Это не займет много времени.
Роксанна сжала его руку, и когда он в ответ посмотрел на нее, то увидел блестевшие в ее глазах слезы.
— Спасибо тебе, давай поедем домой.
Он был тронут до глубины души. Она была так добра к нему: никогда в его жизни никто так о нем не заботился, не оберегал, не лелеял. Роксанна бесшумно передвигалась по дому, приносила ему еду и питье, снимала для него книги с полок и ставила на место, включала музыку и меняла диски; когда ему ничего не было нужно, она тихо уходила в комнату, которую теперь занимала, оставляя его одного.
Как-то раз она спросила его, не хочет ли он узнать всю историю ее с Йеном отношений, но он не захотел. Это было уже не важно. «Да, — думал он с тоской, — неотвратимая смерть чудесно стимулирует мозги».
Когда они подъехали к дому, он стоял темным, за исключением кухни, свет
— Посиди пока в кресле в кабинете, — распорядилась Роксанна. — Твоей спине будет легче. Я принесу ужин на подносе.
Она приняла на себя ответственность, что вполне естественно для людей перед лицом неминуемой смерти. Подчинившись, Клайв поймал себя на том, что пытается анализировать ее чувства, и пришел к выводу, что Роксанной руководит смесь страха и искреннего сочувствия.
Когда она поставила перед ним поднос и повернулась, чтобы уйти на кухню, где ела в одиночестве, он попросил ее принести свою тарелку и присоединиться к нему.
— Нам надо поговорить, — сказал он.
— Я все время этого хотела с той ужасной ночи, — с готовностью отозвалась Роксанна. — Я хочу. Мне действительно нужно рассказать тебе все.
— Я совсем не хочу слышать все. Подробности мне не нужны.
— Ладно, без подробностей. Просто дай мне сказать: мой поступок был отвратителен. Но ты-то можешь понять, что значит, когда увлекаешься человеком настолько, что…
Он прервал ее. «Ты можешь понять». Она подчеркнула слово «ты». Но если говорить об «увлечении»… когда это случилось, какая удивительная, полная перемена произошла с ним, началась новая жизнь, он стал другой личностью! Что она об этом знает? Она никогда не была в его, Клайва, шкуре. Ей просто неоткуда знать!
А возможно, она и знает. Просто не в состоянии это выразить.
— Я не то имел в виду, — объяснил Клайв. — Я хотел… что ты думаешь делать после моей смерти?
— Я уеду. Я ни за что не смогу здесь остаться.
— Кто уедет? Вы с Йеном?
— Нет! Все кончено. Ты должен мне поверить.
— Понятно. А что с ребенком?
— Не знаю. Мы же об этом не говорили.
Она сидела, склонив голову, четко вырисовывался ее профиль, подсвеченный лампой. «Греция, — подумал он, — чистая классика». И резко бросил:
— От него ты денег не возьмешь! Я оставляю тебе достаточно. Все знают, что это мой ребенок. Не наказывай его еще до рождения скандалом, связанным с его именем, и не обижай Хэппи.
— Нет-нет, я бы никогда этого не сделала. Она моя подруга. Она добрая женщина… старых традиций, не то что я. Я хочу сказать, что в ее положении, если бы это случилось со мной, я бы взяла этого ублюдка и пинком вышвырнула бы за дверь, но она… если она узнает, это ее сломит, а мне что с этого? Я как-то сказала Мишель… мы говорили про нас с Йеном…
— Не надо. Мне достаточно знать, что ты сдержишь слово.
— Я сдержу. Я думаю поехать во Флориду и жить с Мишель, если…
— Если будут деньги на ее учебу? Будут. Зачем мне наказывать Мишель? Она такой славный ребенок. Пока она учится хорошо, пусть остается там, строит свою жизнь.
— Не знаю, я не знаю, что и думать! — расплакалась Роксанна. — Ты такой добрый! Я думала, что таких людей, как ты, не бывает. Как бы я хотела тебе помочь, что-нибудь для тебя сделать…