Каспар Фрай (авторский сборник)
Шрифт:
Пожар бушевал несколько часов – столько, сколько хотел. Рушились перекрытия, над стенами поднимались снопы красных искр, затем огонь стал ослабевать, как видно, уничтожив все, до чего смог дотянуться. К тому времени, когда пожар прекратился, катапульты уже были возвращены в обоз и уложены на телеги.
Надо заметить, де Гиссар был далек от мысли, что все защитники крепости уничтожены. Когда его войска пошли на приступ, сверху на них полетели камни и стрелы. Однако поскольку ядра баллист войску не угрожали, солдаты де Гиссара приближались к стенам сомкнутым строем, прикрываясь
Под надежным прикрытием были развернуты шатры, и вот уже самые легкие из уйгунов стали перелетать через стены, с визгом обрушиваясь на измученных борьбой с огнем защитников замка.
Скоро все решилось. Граф со своим семейством пытался уйти по единственной подземной галерее, однако о ее существовании де Гиссар был прекрасно осведомлен, поскольку Эверхард фон Бренау самолично водил его по ней, рассказывая, для чего предназначен этот коридор и в каких случаях им следует воспользоваться.
Когда беглецы вышли из галереи посреди леса, их уже ждали посланные де Гиссаром уйгуны. Пленников связали и, перекинув через седла, привезли де Гиссару, словно какую-нибудь дичь.
62
Лошадь графа дернула головой и заржала. Он остановил ее и посмотрел назад, туда, где извивалась лентой колонна войска. Всадники ехали плотно, не делая разрывов, что говорило о хорошем состоянии лошадей.
Заметив, как сгорбились под ярким солнцем уйгуны, де Гиссар улыбнулся. Дети Синих лесов не любили солнце, им больше нравились сумерки, сырость и непролазная чаща. Их грела только проливаемая ими кровь, буйство ярких красок было не для них.
Наверное, это объяснялось самим происхождением уйгунов, которые рождались от «неправильных» браков. Даже в семьях эльфов и людей, где чаще всего рождались гельфиги, случалось, появлялся маленький злобный звереныш – уйгун.
То же бывало в браках эльфов и орков, гномов и людей. Сначала рождались дети, носившие в себе черты обоих родителей, но затем вдруг появлялся уйгун – чужой среди своих.
Таких детей не любили, да и они вели себя будто знающие о своем не родстве приемыши, были скрытны и оживлялись только среди себе подобных – таких же уйгунов. Лет в двенадцать они уходили из вырастившей их семьи и сбивались в стаи, а затем отправлялись к морю, чтобы воевать и жить ради убийств.
Уйгуны никогда не вспоминали о своих родителях и почитали друг друга за родственников, поскольку были похожи, как братья.
Колонна войск извивалась между холмами, и хвост ее терялся где-то за поворотом. Неполных четыре тысячи было теперь у де Гиссара, остальные погибли или, раненные, были брошены в захваченных крепостях.
В Оллиме пришлось оставить две сотни, там хранилось много припасов, которые было жаль потерять. В Марингере осталось полсотни, в полусгоревшем Бренау – еще пятьдесят солдат. В эту крепость де Гиссар собирался вернуться, поскольку, ради торжества справедливости, замок должен был стать его вотчиной.
Колонна вышла
Де Гиссар покосился на ехавшего рядом тысячника Мюрата. Тот дремал в седле, полагаясь, видимо, на посланную вперед полусотню разведки.
Ну и ладно, сказал себе де Гиссар, поход успешен, так чего же нервничать?
И он вернулся к приятным воспоминаниям.
Когда привезли пленников, де Гиссар восседал в установленном возле шатра походном кресле. Располагаться в замке он побрезговал, там повсюду была копоть.
По знаку хозяина пленников сбросили в пыль, к ногам победителя, и он с улыбкой следил за тем, как оглушенные люди со связанными за спиной руками пытаются подняться.
Тех, кому это удавалось, сбивали снова, давая понять, что они должны стоять только на коленях.
У графа фон Бренау лицо было залито кровью. Он попытался сопротивляться, и какой-то уйгун рассек ему щеку рукоятью меча. Его любимый сын Альфонс старался держаться как мужчина, однако у него это плохо получалось, он то и дело всхлипывал. Да уж, этому юнцу, на лице которого лежала явственная печать вырождения, было далеко до его отца – Эверхарда фон Бренау.
Зато все семь дочерей графа были красивы. В плен попали лишь четыре из них, остальные уже вышли замуж и жили во владениях своих супругов.
Тех, кто остался – самых младших, де Гиссар помнил по именам. Зеленоглазая Грета всегда была очень подвижной девочкой, затейницей игр, она придумывала веселые стихи, де Гиссар даже помнил некоторые из них.
Элеонора слыла тихоней и живым играм предпочитала вышивание.
Абигайль и Тирондаль, близняшки, в детстве были так похожи одна на другую, что их трудно было различить, однако сейчас, повзрослев, каждая приобрела что-то свое, отличающее ее от сестры.
– Ты узнаешь меня, Эверхард? – обратился де Гиссар к графу, человеку, которого когда-то ему хотелось называть своим отцом. Со времени их последнего свидания фон Бренау сильно изменился. Он погрузнел и поседел, но это был все тот же лев, готовый в случае необходимости пожертвовать кем угодно.
Вопрос удивил старого графа. Он с враждебным любопытством окинул де Гиссара ледяным взглядом и покачал головой:
– Не имел чести быть представленным…
– Приглядись повнимательнее – мы знакомы, мы очень хорошо знакомы. – Де Гиссар даже подался вперед, однако граф отвернулся.
– Если бы мы встречались, я бы вспомнил.
– Что ж, я постараюсь излечить тебя от забывчивости, хотя бы ненадолго.
С этими словами де Гиссар указал на Грету.
Разумеется, он мог отдать своих несостоявшихся сестер на потеху дезертирам и наемникам, и такая месть доставила бы графу фон Бренау больше страданий, однако забыть годы, проведенные в этой семье, было не под силу даже де Гиссару, поэтому он решил иначе – остро отточенный тесак уйгуна снес Грете голову.
Элеонора громко закричала, близняшки упали в обморок. Алая кровь толчками полилась в пыль, а зеленые глаза с выражением крайнего удивления уставились в синее небо.