Каспий, 1920 год

Исаков Иван Степанович

Не могло же только обильное весеннее солнце изменить весь тонус жизни в устье реки Волги?!

Конечно, оно помогло настроению, но подлинная причина, пока скрытая, очевидно, в предчувствии какого-то перелома всей обстановки, причем перелома радостного. При этом все помыслы, догадки и предположения неизменно связывались с обликом и именем Кирова. Вернее - Мироныча, как любовно зовут его рабочие.

Только тот, кто прожил эту зиму в Астрахани, знает, как в матросском котле плавают редкие листы мороженой капусты и головки воблы (суп иронически называется «карие глазки»). Ощущение голода стало настолько

привычным, повседневным {2}, что случайно выменянный кусок розовой и тягучей верблюжатины или подозрительно благоухающего кутума представляется сказочным богатством, которое радует глаз, но которое отказывается принимать желудок.

Хорошо, что в Кронштадте отучился курить. Даже газет не хватает на самокрутки. Все афиши начисто содраны с тумб. Курильщики - мученики.

* * *

Из политотдела прислали пять или шесть билетов. Комиссар уговорил идти.

Митинг - не помню, по какому поводу, а после спектакль: трагедия Гете «Эгмонт». Суть из истории знал, но пьесу никогда не читал, потому и не мог оценить астраханский вариант. Сидел на балконе. Почти все курят. Духота. Освещение очень скудное. У большинства армейцев между коленями винтовки. Фронт достаточно далеко. Очевидно, это привычка после нескольких казачьих налетов и восстаний.

Когда раздвинулся занавес, то по вычурным костюмам графа, графинь и испанских грандов, выкроенным из пятнистого и цветастого ситца, догадался, что дело не обошлось без Ларисы Рейснер.

Но зрители смотрели и слушали настолько напряженно и темпераментно, что я боялся - как бы не начали стрелять в испанских узурпаторов из трехлинейных винтовок и наганов.

Добрались в док в темноте и на ялике.

* * *

Завтра намечен отход от завода, на городскую сторону.

Штурман Буш спрашивает:

–  Заказывать ли буксиры, или пойдем своим ходом?

По лицу не поймешь - ловушка или серьезный вопрос? Когда ответил, что буксиров не надо, по улыбке понял, что он доволен и никакой ловушки, собственно, не было.

* * *

Наконец- то кончится на корабле эта суета и грязь, неизбежная на верфи. Только мало одной внешней чистоты! Придется призвать всех к военным порядкам. За зиму здорово подраспустились. Возможно, так было и на Волге, но для серьезной войны подобная самостийность не годится.

Случай удобный - переход в город, прием запасов, генеральная приборка, подъем вымпела… Если сейчас не использовать обстановку, потом уже будет поздно. Не в бою же с англичанами налаживать службу!

* * *

Ну- с, товарищ командир, скоро вам предстоит двойной экзамен!

Март.

Тяжело мне. И не только потому, что

нет рядом ни близких, ни родных, ни друзей.

Моряк на корабле не может чувствовать одиночества, будь он командир или салага.

Старо, как мир, утверждение, что экипаж судна - одна семья. А лучше всех сказал С.О. Макаров: «На корабле - дома».

Но моя беда заключается в том, что я себя не чувствую ни в доме, ни в семье.

Сколько прошло времени, а ко мне все еще «присматриваются».

Команда - хорошо спаянный коллектив, но я знаком с ним только формально. Многие совсем мне неизвестны.

В Кронштадте или Шлиссельбурге я знал всех, и все знали меня. Были настоящие друзья (вместе с которыми воевал с немцами в Рижском заливе в 1917 году и был в Гельсингфорсе во время Октября и Ледового похода). Мне верили. Исполняли приказания и даже оберегали от хулиганящих анархистов с других кораблей.

И все это далось мне очень нелегко.

Зато как много значила для меня дружба с комендором Капрановым, старшиной-машинистом Злыдневым, кочегаром Красыньшем и многими другими.

Два года напряженнейшего труда, многих боев, тяжелой контузии, революционных событий - и молодого мичмана комитет выдвигает в старшие помощники командира через голову более опытных! Не знаю, чего во мне было больше - страха перед ответственностью или гордости за такое доверие?

Холостой (родные в Закавказье, «под меньшевиками»), я не имел квартиры на берегу, и корабль, на котором служил, действительно был моим домом.

И вот итог… теперь все насмарку.

Обидно и тяжело, что через два-три года все надо начинать заново.

* * *

Если не знаю команды, то зато знаю устройство корабля.

В русском флоте существовала давняя традиция - новичку изучать свой корабль. Досконально и с первых дней.

Не гнушались этой полезной традиции и серьезные капитаны 2-го и 1-го ранга.

Хорошо помню, как мичманом, еще на заводе, по приказанию начдива, лазил на брюхе под котлами и машинами строящегося эсминца, зарисовывая в тетрадку схемы трубопроводов и электротехнических систем.

Надев «синее рабочее» {3} и начав с форпика «Деятельного», вот уже какой день извиваюсь ужом, пролезая во все горловины и люки вплоть до румпельного отделения.

Старенький корабль. Постройки 1908 года. Всю мировую войну и гражданскую - отвоевал. Уже два раза проходил капитальный ремонт. По законам технической эксплуатации, в этом году полагался третий, и последний, «капремонт». Но гражданская война имеет свои законы.

Чуть подлатают, и… в бой с белыми и интервентами!

Ждать некогда.

Трюмы запущены и давно не крашены (голод на сурик!).

Много мелких неполадок и неисправностей, к которым привыкают.

Крысы сказочных размеров. Рыжие, облезлые и с голыми хвостами. Никогда таких не видел (возможно, из астраханских амбаров?). Если исходить из их размеров, то таким крысам не на «Деятельном», а на дредноуте плавать!

Приказал ободрать ржавчину под платформами, и если не «добудут» сурика на нобелевской верфи, то смазать хотя бы керосином или машинным маслом.