Каспий, 1920 год
Шрифт:
Выслушали в гробовом молчании, мрачно.
Исполнят или нет - не знаю.
Механику неловко. Изрекает в пространство:
– А действительно, давно не чистили, ребята? Ей-богу, непорядок.
* * *
Корабль знаю, но не знаю еще, как управлять им на ходу, как маневрировать, особенно при наличии речного течения.
А это задача посложнее, чем изучать
* * *
Присматриваюсь к команде.
По тому, как работают (когда хотят!), как схватывают задачу с полуслова, по лаконичности и уверенности ответов - исключительно опытные, обстрелянные моряки.
Ни одного «молодого».
Семьдесят пять старых матросов. Сплоченность исключительная. Почти все в партии.
Есть сохранившиеся еще со времен перехода из Кронштадта по Мариинской системе, но тон задает «черноморское» большинство.
Тон - твердый. Самоуверенный. Пожалуй, даже слишком.
Конечно, у них за спиной две революции, Колчак в Севастополе, бои с белыми и чехами, с астраханскими казаками. Но чувствуется, что наиболее сильный отпечаток оставила необходимость потопления своих же кораблей в Новороссийске, а затем - как пробивались эшелонами, группами и в одиночку к Царицыну, через районы враждебных кубанцев, донцов, киргизов и других банд, организованных белогвардейцами, когда за матросами гонялись особо, как за красной дичью.
На корабле есть даже комендор с того эсминца «Керчь», который играл главную роль в трагедии 18 июня, потопил торпедным залпом наш линкор {4} у Дооба и сам затопился под Туапсе, дав историческое радио: «Всем! Всем! Всем!… Предпочел гибель позорной сдаче Германии!»
Фамилия его Гридин. Пользуется большим влиянием.
Командный состав делает свое дело честно и добросовестно, но как-то тихо и незаметно. Работает, руководит… но не командует.
Уставов или инструкций - никаких.
Своеобразная вольница, и все идет почти нормально из-за революционной сознательности и опытности команды. Но достаточно ли этого для боя, если само слово «дисциплина» приводит их в ярость?
Комиссар пропадает больше вне корабля. То в заводском комитете завода, то в политотделе флотилии.
* * *
Пытался анализировать, в чем моя беда.
1. Беспартийность! Если бы был членом РСДРП(б), то меня лучше бы знали и я знал бы все, чем дышит команда. Как понимает обстановку и задачи, которые я узнаю из газет. Учился бы у них той политграмоте, которой не мог меня обучить старый флот.
2. Что никто меня не «представил» команде. Ничего они обо мне не знают, а ярлык «бывший
Даже приказа не объявили. Просто в один прекрасный день появился какой-то фрукт в офицерской фуражке и бушлате и сунул командиру предписание о том, что с такого-то числа военмор Исаков назначен командиром, а ему, то есть бывшему командиру, надлежит исполнять обязанности помощника!
3. Команда явно обижена. Почему снизили в должности командира, которого они знают, с которым воевали и которому доверяют, а главное - что он справлялся со своими обязанностями.
4. Наконец, как это ни странно, неприязнь ко мне вызвана частично и тем, что я «балтиец».
У моряков этот нездоровый «патриотизм» был всегда. Думаю, что при царе реакционное начальство его раздувало сознательно, чтобы мешать объединению, чтобы прививать антагонизм и - когда нужно - использовать.
Так или не так, а я для них «чужой».
А после VIII съезда, в марте прошлого года, думал, что все трудности для добросовестных «военспецов» уже прошли.
Помню, как еще до съезда вписал себе в дневник слова Ленина: «Совершенно незачем выкидывать полезных нам специалистов».
Но теперь оказывается, что я не все и не до конца понял.
Середина марта. Еще в доке Нобеля.
Сегодня один анекдот (к сожалению, не очень смешной) кое на что надоумил.
В кают- компании за обедом кто-то, расписывая таланты и остроумие Л. Рейснер, рассказал, что мичман Семченко (которого я хорошо знал до революции, вместе учились), задумав перебежать к врагам, захватил в степи верблюда и погнал его в сторону ближайшего расположения белых отрядов. Хозяин или погонщик отказался сопровождать. Ни деньги, ни наган не имели воздействия.
Семченко решил «штурманить», ориентируясь по звездам, и на корабле пустыни углубился в пустыню.
Убаюканный мерным покачиванием, тишиной и однообразием ландшафта, мичман заснул. Проснулся на рассвете, задержанный нашими красноармейцами почти в «пункте отшествия».
Оказывается, верблюд в середине ночи повернул на 180 градусов и пошел обратно, домой. Штурманская часть подвела.
Семченко закончил сухопутное плавание и жизненный путь.
Так вот, будто по этому поводу Лариса сказала: «Верблюд оказался более честным, чем бывший офицер!
Посмеялись.
А потом, в каюте, я думал: почему мне должны верить больше, чем Семченко? Что я не из дворян? Что участник Ледового похода и боев с англичанами на Балтике? Этого мало. Это не гарантия политической лояльности на всю жизнь. И еще, - значит, я расплачиваюсь не только за себя, но и за семченков. А сколько их? И где они маскируются?
Получается, бывшее офицерство - вроде каиновой печати.
Но не может это мне помешать идти до конца по тому пути, который я окончательно выбрал в 1917 году, то есть по пути с народом.