Шрифт:
Асар Эппель
Кастрировать кастрюльца!
Фамилия, конечно, была у него совершенно идиотская.
Когда из военкоматной главной комнаты, где велся медосмотр приписываемых, позвали "допризывник Кастрюлец!" и на странном именовании запнулись, первой увидела его медсестра, в раздевалку, если голый юнец не появлялся, вызов повторявшая. Когда же он мимо нее прошлепал, она - бывалая девица - разинутый рот, которым собиралась произнести его фамилию, так и не закрыла. Пожалуй, даже сильней разинула. От изумления.
А всё потому, что с ним это и случилось, хотя - ни до него, ни после ни с кем больше не произошло.
Врачи просто повалились от хохота, но тут же под взглядом
– Заслонись чем-нибудь! - велели из построжавшей комиссии.
– Как? - тихо ответствовал одинокий голос допризывника.
– Двумя руками! Вдруг не видно будет, - хмуро посоветовал председатель, явный будущий убийца в белом халате. А еще один длинноносый сукоед распорядился:
– Капитолина, повесь ты ему полотенце!
Но медсестры Капитолины в просмотровке уже не было - она ушла курить, зато сбоку вякнул черненький врачишка по плоскостопию:
– Кастрировать Кастрюльца!
И все снова грохнули.
Перед комиссией стоял новый Приап. Растерянный и обескураженный. Притом юный. В недвусмысленном неправдоподобном облике.
Надо сказать, что среди подростков о приписном медосмотре во все времена ходили тревожные толки. Всех пугала необходимость появиться нагишом перед врачами, а главное - из-за очень даже возможного телесного возбуждения, - перед врачихами. Правда, кто-то врал, что врачих в комиссии не бывает. "Да?! Не бывает?! А у Пупка на одну с накрашенными губами прямо чуть не это!" - махали на него руками.
И это самое "чуть не это" грозило конфузом каждому, что тревожно и обсуждалось.
В раздевалке меж тем был холод предбанника, и кое-кто от особой этой зябкости и, конечно, от волнения покрывались гусиной кожей. По лавкам лежали брюки с низами в присохшей грязи и ниточных лохмах. Поверх были накиданы убогие - в белесых тайных следах - синие и коричневые трусы. Они же свисали с настенных крючков, но там еще виднелись майки, рубашки, сатиновые шаровары и тоже брюки.
Всё - рубашки, майки, трусы - было наизнанку. Как снято, так и оставлено.
Крашенные плохо высохшим суриком низкие лавки шли по обводу раздевального помещения, а перед ними стояла (или поваленная лежала) нечистая заношенная обувь, в лучшем случае скороходовская, но совершенно непонятная из-за многих починок. Из нее свешивались носки. Попадались и незабвенные в частую дырочку сандалии цвета воблы.
Пахло ногами и молодостью.
Кроме одежной мешанины, военкоматский предбанник заполняли голые туловища. Они перемещались, сквернословили и бросались в глаза прыщами, сидевшими среди высыпавших у кого как лицевых волос. У многих на пальцах и руках фиолетовыми чернилами были нанесены якоря, сердца или кривые буквы. Какие-то наколки были настоящие, но грубо выполненные, по виду проступившие больные вены. Кто-то кому-то успевал дать коленкой под зад, но в голом виде это было не так интересно. Зад подростка, если он не в штанах, в общем-то, невелик, и пинок получается плохой. Кто-то ложным выпадом выбрасывал руку к чужому паху, владелец паха от броска уходил и ударял, конечно, задом в кого-то позади, за что получал удар ответный, но уже кулаком по веселой своей голове. Еще кто-то, покамест в трусах и обвислой майке, держал в злонамеренных руках огнетушитель и говорил кому-то уже голому: "Спорим, не работает?", и вот-вот могла зашипеть пенная проверка, то есть заплевывание всех, кто большой толпой озабоченно спрашивал вернувшихся: "У тебя не это?", после чего следовал вопрос: "Тебе "раздвинь ягодицы" говорили?" или в более понятной форме "Тебе в жопу глядели?" "Глядели", опустошенно признавался спрошенный и шел к своим носкам. "А это дело
Вышеописанные недоросли весьма смахивали на долговязые водоросли (вот и возникла ценимая автором игра слов!) с двумя бросающимися на голом стебле в глаза несуразностями - головой и мужским побегом. Водорослей этих было два подвида - гладкокожие телесного цвета и пупырчатопокровные - те оттенка синеватого. Башмаки у лавок при таком взгляде представлялись неопрятными раковинами с дохлыми моллюсками носков, вывалившимися из разинутых створок по причине загнивания воды в умирающем этом затоне.
Водоросли по множеству причин колыхались, сгибались, сталкивались и отталкивались, шевеля ногами и оберегая свой компонент, а поскольку некоторые были повернуты спинами, казалось, что паховых отростков на всех не хватило. Еще ожидалось, что в подводную чащобу вплывет белорыбица женщины Капы с большими водоплавающими грудями, дабы метать среди изобильного нестерпимыми молоками нерестилища вялую бабью икру...
И вот чего все страшились случилось именно с ним, Кастрюльцем. Босой, несуразный, с большими ступнями и руками, он красовался сейчас перед гогочущим медперсоналом, не зная как быть. При этом бедняга смятенно глядел в лица комиссии, потому что, опусти Кастрюлец глаза, он увидел бы то, чем давно уже славился среди сверстников.
– Эх! - со своего места сказал еще один остряк со стетоскопом. - Ходил бы ты, Кастрюлец, при государыне Екатерине в фаворитах, смешил бы ее до слез, правда, Капа? Да куда она, черт возьми, подевалась?!
– Хватит вам смущать юношу! Он еще послужит Родине! - сказала врач-окулист, и все опять грохнули. - На, возьми полотенце! Перекройся! Проверим глаза.
– Нам бы тоже неплохо проверить, не грезу ли созерцаем! - снова ввязался чернявый врачишка.
– Всё, товарищи! Довольно! Проверяем зрение, молодой человек! Да притяни ты свое сокровище к животу! - голос ее вдруг охрип, поменял тембр в грудную сторону, но сделался раздраженный. - А то успокоительного дадим! Теперь гляди сюда, - раскрыв толстую книгу с рябыми таблицами, сказала она. - Какая цифра?
– Где?
– Здесь.
– Тут?
– Тут.
– Нету здесь никакой цифры!
– Не валяй дурака! А это какая? Держишь ты полотенце или нет?!
– Два.
– Правильно, а тут?
– Нету никакой...
– Как нету?! Вот же - четыре! Видишь, из зеленых точек?
– Где они зеленые? Когда красные...
На выходе его ждала курившая и глядевшая вдаль медсестра.
– Не расстраивайся, - сказала она. - Ничего тут смешного нет, а я, например, ничего не видела. Это нервное. В армию тебя не возьмут - Марья Иванна дальтонизм написала. Хочешь на Колхозной рубашку сшить? Бордовую в полоску? Еще могу ордер на бурки устроить.
И, передернувшись, повернулась уходить к врачам.
...А врачам потом всю жизнь было что рассказать женам и знакомым. Миф и легенда не умирали. Так что я тоже наконец собрался с мыслями и записал немыслимую жизнь нашего героя...
Через два дня Кастрюльцу пришла повестка: "Вам надлежит явиться такого-то к такому-то времени по такому-то адресу за получением выделенного на вас ордера".
Там, где бывает подпись военкома, стояло "медсестра Бордюрова".
Капу он разыскал по повестке в окрестностях завода "Калибр", где прежде ни разу не бывал, хотя "Калибр" был не так уж и далеко: сперва свалка, потом поблескивавшие битым стеклом пахотные земли колхоза имени Сталина, потом текла Копытовка, потом было что-то еще, а уже дальше серели твердыни завода.