Катабазис

Кузьменко Павел Васильевич

На других у меня не хватило впечатлений. На самом почетном месте стояла подлинная мраморная статуя Октябрины Семеновны работы Праксителя, изображавшая прекрасную обнаженную хозяйку — женщину, слегка задрапированную по плечам покрывалом и игриво прикрывающую ладошкой пупок.

Я шел и думал, что женщина, достигшая любви и богатства, наверное, должна от счастья заняться политикой. Нет, благотворительностью. Нет, спортом. Нет, алкоголизмом. Нет, лучше просто сойти с ума.

Поэтому я перестал думать о женщинах и решил думать о Спинозе, Ленине и Мырзикове. Но все они оказались мужиками.

В большой конспиративной комнате, оказавшейся финалом яблочного маршрута, стоял большой, призывный, как улыбка кандидата в президенты, черный фортепьян и конечно же молчал. Молчали и почти все находившиеся там женщины. Они неутомимо занимались великим женским производительным трудом. Пряли, вязали, ткали, кроили, шили, стирали, гладили, чистили картошку,

варили, жарили, мыли и т. д. Одна девушка трепалась по телефону. В углу за занавесочкой молодая негритянка рожала. Вокруг хлопотали акушерки. Прекрасная Ясмин красилась и становилась еще краше.

Что-то подозрительно однополый коллектив наполнял это помещение палаца. Даже огромный страшный одноглазый ифрит с кривым мечом, охранявший двери, имел две сиськи и, видимо, был ифриткой.

Поэтому, чтобы не выдать себя, я приблизился к Ясмин и заговорил неразличимым шепотом.

— О гений чистой… Твоя боевая раскраска очевидно признак готовящейся победы. Я заранее готов капитулировать и уже поднимаю.

— Фи, как это скучно, — она состроила чудесную гримаску. — Да готовится победа, но, так сказать, в общем смысле.

Вошла тетя Октябрина в форме полного генерала.

— Девочки! — тетя командно хлопнула в ладоши. — Пора.

Посередине помещения оказался большой котел, под которым рабыни развели пламя. Призванные девочки побросали в котел все продукты своего труда: шерсть, пряжу, выкройки, картошку, морковку, воду и ребенка. Тетя Октябрина заколдовала над варевом с поварешкой в руке. И минут через пятнадцать все было готово. Тетя вынула из котла свежесваренное знамя женского торжества, на котором было все это изображено.

Сводный хор исполнил сочинение М.Лонг и Ж.Тибо для сопрано, меццо-сопрано, контральто, фортепиано и кувалды «Феминизация Млечного Пути» и мне стало тошно.

Я хотел бы быть простым чехом и ненавидеть словаков, я хотел бы быть ККК и ненавидеть черных, я хотел бы быть собакой и ненавидеть кошек, я хотел бы быть ангиной и ненавидеть аспирин, я хотел бы быть космическим излучением и ненавидеть жизнь. Я хотел бы быть ненавистью и ненавидеть ненависть. Но мне суждено было родиться человеком [78] и поэтому я выбрал любовь. Да почему выбрал? Тогда у нас все выборы были безальтернативными.

78

см. в начало (прим. автора).

И когда теперь затошнило от феминизма этих сексисток, а у Млечного Пути случился мастит, я в порядке терапии стал смотреть на Ясмин. Какая, казалось бы, ерунда, какая мелочь с точки зрения космогонии и Декларации прав вселенной — этот бархатистый изгиб от шеи к нежному подбородку, голубая жилка, мерцающая на груди, отражающий мир глаз, так сногсшибательно косящий в мою сторону. Женская красота — это все, смерть женской красоты — это вообще все, каюк, точка, пустота.

Одним ухом я улавливал теплое дыхание недоступной Ясмин, другим ухом пришлось улавливать дорогостоящую чепуху, которую порола на этой секретной кухне Октябрина Семеновна, да продлит Аллах ее щедрость, да увеличит ее счастье, да запечатают ее в бутылку печатью Сулеймана ибн Дауда [79] и бросят в море.

79

мир с ними обоими (прим. автора «Тысячи и одной ночи»).

— Девочки [80] ! Дело, которому мы клянемся отдать нашу жизнь, здоровье и молодость, есть самое главное дело, которое надлежит сделать человечеству в конце этого ужасного века и в течение всего загадочно-прекрасного следующего. Спасти не какую-нибудь там ноосферу, но саму биосферу на Земле — высшая и неотложнейшая женская задача. Сами видите, куда завели человечество эти проклятые мужики. Ядерное, химическое и бактериологическое оружие еще лишь грозят все уничтожить. Но уже сегодня эти мужики спокойно на наших полных горьких слез глазах травят природу нитратами и фенолом, травят людей наркотиками, травят души насилием и психику дешевым политиканством. Ни одной серьезной проблемы эти мужики со времен неолита не решили. Голод и нищета убивают целые континенты. Бессмысленные кровавые войны на религиозной или трибалистической или лингвистической почве вспыхивают то здесь, то там. Животный мир задыхается в углекислоте, вода умирает под нефтяной пленкой, а проклятые безумные мужики еще расковыривают озонные дыры. Сколько можно терпеть? Цивилизация на Земле достигла своей кульминации, своей высшей точки — изобретен «Тампакс»! Пора, девочки, спасать все, что еще можно спасти, и эта задача лежит на нас, женщинах, единственных на планете носителях разума, добра и

справедливости. Наше движение будет носить священный и религиозный характер и поставит под свои знамена женщин всего мира. Оно начнется отсюда, из Египта, родины-матери цивилизации и оплота так называемого ислама, учения суть ошибочного и вредного. Вспомните, девочки, эту позорную хиджру, откуда мусульманские мужики вздумали вести свое летоисчисление. Этот пресловутый Мухаммед вместо того, чтобы смело продолжить свою пропагандистскую кампанию и честно погибнуть за правду, трусливо бежал из Мекки в Медину под крылышко родственников своей жены Айши и только мужество и талант его старшей дочери Фатимы, продиктовавшей отцу лучшие суры для Корана и бросившей ради ислама свои любовные занятия, позволило создать для восточных мужиков эту религию и ввергнуть мир в пучину войн и раздоров. И эти мужики нагло присвоили себе чужую девичью честь и вместо старого доброго промискуитета завели позорную полигамию. Мы положим этому конец. Мы всех зовем к свободе. Женщины Востока, освободим женщин Запада! Так же, как мы сбросили с себя паранджу, сбросим с них колготки. Пусть их стройные и нежные ноги обдуваются свежим восточным ветерком. По понятным причинам, девочки, наше движение и религия будет называть бабаизм [81] . В память, кстати, Сейида Али Мохаммеда, безвременно и мученически погибшего в Иране в 1850 году и основавшего бабаизм, провозгласивший свободу, равенство и братство, то есть сестринство. Великий Баб — Сейид Али Мохаммед на самом деле был женщиной, это открылось перед самой смертью и звали его Фатима Белькантозери Мохаммед и она, наша предтеча, открывает собой список великомучениц за правое дело бабаизма. Воистину: «Ля Баба илля Бабу Фатима расул улам». Девочки, вот выдержка из письма самой красивой женщины-правительницы Беназир Бхутто самой умной женщине-правительнице Маргарет Тетчер. «Эх, дорогая Маргарет, была бы я мужиком, ввела бы какое-нибудь чрезвычайное положение. Велела бы своим генералам разорить силой оружия весь этот наркотический «Золотой полумесяц». Силой оружия бы покончила с войной в Афганистане. Силой оружия вернула бы Индии Кашмир, а себе — Бенгладеш. Но я, увы, а может, к счастью, женщина и не буду действовать силой огнестрельного и холодного оружия. Мое оружие, моя сила — нежность, ласка, любовь и разум». Так и мы, девочки…

80

этими словами в 1848 году К.Маркс и Ф.Энгельс начали свои первый вариант «Манифеста коммунистической партии», но потом избрали какое-то другое вступление. Тетя Октябрина же нет (прим. Агасфера).

81

баба (арабск.) — женщина.

Я не слушал дальше, что несла в массы тетя Октябрина. Я думал о смерти, о том, что меня убьют и причиной этого будет то, что красота, объективная и зовущая красота Ясмин позвала за собой черт знает куда, в какое болото политики и заговоров. Не знаю откуда, но мне четко представилось. что мерзавец Агасфер, отъевшийся и подлечившийся, выполняя свою жизненную функцию, уже стучится в ворота полиции к старому знакомому Яхъя Салаху и сообщает о тайной организации сестер-мусульманок.

Но дело даже не в этом. А в том, что существовало и мое собственное письмо Беназир Бхутто. Вот выдержки из него.

«Глубокоуважаемая госпожа премьер-министр Исламской Республики Пакистан Беназир Бхутто. Знаю, как Вам нелегко. В какое беспокойное время и место призвала Вас судьба унаследовать дело своего незаслуженно убиенного отца. И дело не в том, что вы возглавили правительство в крайне нестабильном государстве, где частично царят законы шариата, где регулярно происходят волнения на религиозно-фанатической почве, где слишком много генералов. А дело в том, что Вы, Беназир, останетесь в памяти (когда вас попрут, а попрут непременно) не как женщина в политике, а как красивая женщина в политике. Последнее не обязательно.

Дорогая Беназир, знаешь, когда совсем станет трудно, когда одуреешь от рева экзальтированной толпы под окнами, когда будешь просыпаться в ужасе от ночного кошмара-террориста и судьбы соседа Раджива Ганди, положись на меня. Приезжай вообще в Москву. У нас не скажу, что рай и покой, но иногда бесшумно падает снег на Патриарших прудах, черные деревья стоят на страже мира, шепчутся стихи теплыми губами и ни одного террориста.

Конечно, я не Рокфеллер и в ослином молоке тебя купать не буду. У меня небольшая квартирка и небольшая зарплатка. Но у меня, Беназир, большая любовь. Я в лепешку расшибусь, Ясмин, но ты не пожалеешь. По утрам, любимая, с чашечкой ароматного кофе я босиком буду прибегать с кухни и будить тебя нежным, как лепесток розы, поцелуем. Днем я буду звонить тебе ежечасно и разгонять интерьвюеров. А вечером, зайка, а вечером, зай, когда наша северная, но тоже эротичная луна будет соблазнять с небосвода, я скажу тебе…»