Катарина
Шрифт:
Затем я встретилась с холодными синими глазами, опасно сверкнувшими в мою сторону, чем-то схожими с волчьими, хищными. Их обладатель в серой офицерской фуражке с козырьком, без зазрения совести долгое время продолжал разглядывать меня отстраненным взглядом, как одну из центральных впередистоящих людей. Лицо его имело правильные, я бы даже сказала благородные черты, приятные глазу. Мужчина, который был старше на добрые десять лет – единственный стоял без оружия, направленного в нашу сторону. Не считая пистолет, припрятанный в кожаной кобуре за поясом серого офицерского кителя.
Мне не пришлось долго разглядывать его, чтобы
Тогда еще я и знать не знала, что именно обозначали те странные молнии в форме двух иностранных букв «SS» у захватчиков…
Я нервно сглотнула и сжала ладони настолько сильно, что всем нутром ощутила, как отросшие ногти намертво въелись в кожу. Мельком поглядела в сторону наших ребят. Их испуганные лица говорили лишь об одном – они вовсе не собирались ступать ногами на немецкую землю.
Поэтому я решительно шагнула вперед, улавливая напряженный писк со стороны старшей сестры позади. Ну, конечно, держу пари, Анька подумала, что я самоубийца, а у остальных ребят промелькнула мысль, что я вознамерилась предать малую родину и весь Союз в целом. Но ведь если медлить – нетерпеливые солдаты откроют огонь на поражение. И все они это прекрасно понимали, но продолжали стоять как вкопанные, боясь сделать лишнее телодвижение.
И как только мои потрепанные туфли дошли до самого края вагона, я наткнулась на первое препятствие – вагон оказался слишком высок, а земля под ним находилась чересчур низко. Но на этом испытания не закончились. После осознания, что полечу кубарем вниз по немецкой земле, не в силах спрыгнуть с такой высоты, я неожиданно наткнулась на протянутую мужскую ладонь. На рукаве офицерского кителя красовался черный манжет с двумя молниями и вышитой серебристой надписью «SS Polizei– Division». Несколько секунд я с подозрением всматривалась в нее, и только когда вскинула глаза, поняла, кому принадлежит протянутая рука.
Обладатель синих стеклянных глаз, пронзающих холодом полярной ночи, продолжал глядеть на меня непроницаемо, вопросительно изогнув бровь. Летний ветерок слегка взъерошил мелькавшие пряди светло-русых волос, торчащие из-под серой фуражки с пришитым враждебным орлом.
С каких это пор они протягивают руку помощи пленным? Если я подам ему руку, он усмехнется, уберет ее и будет смотреть, как я лечу вниз, неуклюже цепляясь в воздухе за все подряд?.. Они же все кровожадные и хладнокровные люди! Никак иначе, ведь так?!
Но было в его глазах что-то такое… человеческое, что зацепило еще с первых секунд. Именно поэтому я нерешительно вскинула дрожащую руку и вложила в его ладонь.
Тепло
Мне хватило нескольких секунд, чтобы понять, что наша теплушка была единственной, кому приказали высадиться. Остальные советские ребята продолжили путь, как только мы – выходцы из деревни Свибло – освободили вагон.
Я стояла на твердой немецкой земле, разглядывая немецкую железнодорожную станцию и то, как немецкие солдаты грубо выталкивали людей из вагона, и осознавала одно – пути назад уже не будет.
Глава 3
Германия, г. Мюнхен
Март 1942г.
Прежде мне не приходилось бывать на чужой земле.
Всю жизнь я прожила в деревне, лишь изредка выезжая с матерью в Псков, чтобы посетить центральный рынок и поучиться у нее грамотно торговаться с местными.
На первый взгляд Германия ничем не отличалась от Советского Союза – все те же поля, леса, дома, в которых жили такие же простые люди, старинные здания и дети, беззаботно резвящиеся на улицах. Все было сделано четко, ровно и отлаженно, словно по линеечке… но не было того простого русского духа, который присутствовал в каждом русском селе и даже в городской суете. Особенно поразило огромное количество велосипедистов – они были на каждом шагу, их было едва ли не больше, чем пешеходов. На них ездили все: молодежь, дети и даже старики.
Напрягал лишь вывешенный на каждом шагу черный крест с загнутыми под прямым углом концами в белом кругу на фоне красного цвета – символ нацисткой Германии. А таблички с неизвестными надписями и окружающая немецкая речь, раздававшаяся со всех сторон, еще больше нагнетали обстановку. С немецким языком у меня были довольно-таки напряженные отношения. В школе преподавали его достаточно посредственно, так сказать для галочки. Все, что я умела – выловить из двух предложений парочку знакомых слов и мысленно перевести их, а все остальное приходилось додумывать самой.
Мне было дико наблюдать, как в Германии продолжали мирно жить, когда на нашей земле каждый день гибли сотни людей. Я не могла спокойно смотреть на красиво высаженные цветочки на балкончиках, на идеально отглаженные шторы на окнах с нелепыми бантами, как люди спокойно отоваривались в местной пекарне, как звонко смеялись мимо пробегающие дети, играя в салочки, и бесконечное количество раз мимо проезжали женщины и мужчины на велосипедах.
Словно и не было войны…
На улице было слишком тепло и солнечно. Подобная чудесная погода никак не сочеталась с нашей молчаливой «похоронной» процессией. Мне знатно припекало пальто, а Анька закатала рукава тяжелой ватной куртки. Она не оставила телогрейку в вагоне потому как опасалась, что в дальнейшем у нас могут отобрать теплую одежду, и мы можем остаться ни с чем.