Катарсис. Том 2
Шрифт:
Никифор не удержался от соблазна, подошел к креслу, — Глебу показалось, что он услышал при этом необычный звук, напоминающий тихий стон лопнувшей струны, — и коснулся короны пальцем. И вздрогнул от голоса незаметно появившегося в лаборатории хозяина:
— Трогать здесь предметы не рекомендуется.
Никифор оглянулся, спрятал руку за спину.
— Извините. Я только хотел посмотреть на эту вещь поближе.
— Это опасно.
— Почему?
— На атомной электростанции вы же не станете дергать за рукоятки и нажимать кнопки? А тут, пожалуй, вещи покруче.
Никифор и Глеб с недоверием глянули на обманчиво простодушное лицо Крутова.
— Поверьте мне на слово. Каждое из этих устройств высокоэнергетично само по себе, а кроме того заговорено, чтобы им не воспользовались недобрые люди.
Никифор кинул на Тарасова скептический взгляд, призывая выразить свое отношение к словам хозяина, но Глеб молчал, вдруг сразу и бесповоротно поверив Крутову. Аппаратура и приборы, установленные в лаборатории, стоили баснословно дорого, и если они все-таки были здесь смонтированы, это означало, что Крутов действительно занимался весьма серьезными исследованиями.
— Да, машинки у вас внушительные, — сказал Никифор, — особенно вот эта. — Он указал на сверкающий никелем и полировкой агрегат с прозрачным колпаком саркофага.
— Это позитронный эмиссионный томограф для изучения коры головного мозга. С его помощью можно легко определить, к какому виду относится человек — хищному или нехищному.
— Разве есть такое деление — на хищный и нехищный виды? — удивился Никифор.
— К сожалению, есть. Существуют два хищных вида человека — суперанималы и суггесторы, и два нехищных — диффузные люди и неоантропы.
Никифор хмыкнул, оглядываясь на по-прежнему молчавшего Тарасова.
— Первый раз слышу. А мы с ним к какому виду относимся?
— Могу посмотреть, хотя, если судить по поведению — вы креолы, то есть потомки хищных и нехищных видов, обладающие, к счастью, острым чувством справедливости и совестью.
— Спасибо, — пробормотал озадаченный Никифор. — Значит, вы занимаетесь изучением мозга человека?
Крутов улыбнулся.
— Чем я только не занимаюсь. В том числе изучаю возможности человеческого мозга и психики.
— А еще над чем работаете?
— Изучаю возможность перехода человечества на нетехнологический путь развития. Выход, кстати, совсем рядом, хотя для этого надо изменить психику людей, их потребительское отношение к природе. Кроме того, я работаю над программой создания безынерционных летательных аппаратов, изучаю возможности расширения сферы ПАО — пространства адекватного ответа или, как говорили в старину, «устроения повелевания». Подхожу к пониманию принципов магической физики, как универсальной физики Вселенной, приближаюсь к созданию ментального оружия. Правда, уровень сознания, необходимый для подобных деяний, таков, что волхв или маг, им обладающий, должен находиться вне любых битв. Я же только иду к этому состоянию, тренируюсь изменять сознание, накапливаю энергию и аккумулирую знания. Например, чтобы левитировать, — Крутов плавно поднялся в воздух, повисел под потолком несколько секунд и опустился обратно, — или проходить сквозь плотные материальные объекты, — он сунул руку в стену и медленно вытащил, — нужно знать некие магические приемы, действия которых я уже знаю. Но мне интересно разбираться и в том, какие физические процессы при этом происходят, от кварк-глюонных взаимодействий до полевых.
Никифор перестал скептически усмехаться, почесал затылок, покачал головой.
— Вы меня ошеломили, право слово, Егор… э-э…
— Просто Егор.
— Нам сказали, что
— Легкомысленно.
— Пожалуй, да. Чем же занимаются другие колдуны? То бишь маги?
— В большинстве своем — поиском знаний. Это глобальная потребность магов, аналог чувства голода. Их интересует опыт делания коллег, общение с ними, исследование эгрегоров и так называемых мест Силы. Между прочим, в России таких мест очень много, и Ветлуга — одно из них, не допускающее присутствия так называемых конунгов, черных магов. Кроме того, нас интересуют миры с другими физическими законами, миры, населенные другими существами, различные формы жизни, объекты, созданные внеземными цивилизациями, клады, артефакты и реликты. Можно говорить и об определенном интересе к материальной независимости и покою, как важным условиям развития, но этот уровень, по сути, отражает вхождение идущего на путь самореализации. Потом его начинают волновать более серьезные проблемы и технологии. Но я гляжу, вы устали и хотите отдохнуть. Пойдемте-ка в баню. Потом позавтракаем и побеседуем.
— Да я еще не устал, — запротестовал возбужденный и заинтригованный Никифор, глянул на задумавшегося Тарасова. — Ты как?
— Я бы все же сначала сходил в баню, — признался Глеб. — Разве что хотелось бы выяснить один вопрос…
— Да ради бога, — развел руками Крутов.
— Что это за корона?
— Ага, и мне интересно! — вспомнил о своем любопытстве Никифор, поворачиваясь к деревянному трону. Протянул к короне руку и отдернул, услышав голос хозяина:
— Минуту!
Бесшумно ступая босыми ногами по полу, Крутов подошел к креслу, провел над ним ладонью, как бы оглаживая корону и само кресло, затем взял корону в руки. Тарасову показалось, что корона при этом на мгновение оделась в ветвистую сеточку разряда.
— Я заложил в компьютер параметры всех известных мне корон, в том числе таких знаменитых, как «шапка Мономаха», короны наших царей, хранящиеся в Кремле и в музеях, короны английских и европейских королей, вождей племен Африки и Америки, других царственных особ, и рассчитал универсальную энергоинформационную матрицу, воплотив ее в суперкороне, которую я назвал капией. Попробуйте надеть.
Никифор заколебался. Глеб сделал шаг вперед.
— Я попробую.
— Тогда я за тобой, — сказал Хмель с легкой досадой.
Тарасов сел в кресло, ощутимо тяжелое, твердое и холодное, потемневшее не то от времени, не то от множества прикосновений. Крутов осторожно надел корону ему на голову, натянул чуть глубже, и Глеб провалился в сияющую бездну, хотя осознавал при этом, что сидит в кресле и видит перед собой предметы лаборатории. В голове с похрустыванием начал разламываться прозрачный панцирь, сковывающий тело, зазвенели далекие цимбалы. Под этот звон панцирь окончательно слетел с сознания Тарасова, и он окунулся в бездну невероятной глубины знания и понимания. А потом вспомнил все, что происходило с ним в жизни…
— Помнишь себя трехлетним? — долетел откуда-то издалека гулкий бас.
— Помню… — прошептал Глеб.
— А двухлетним?
Перед глазами капитана развернулась сцена: он стоит у комода, цепляясь ручонками за ручки ящиков, и тянет на себя скатерть, скатерть сползает, с нее летят женские безделушки, пудреница, зеркальце, флакончик духов и ножницы, они падают прямо ему на запрокинутое лицо, еще мгновение — и острие вонзится в глаз, и вдруг откуда-то выныривает рука отца и перехватывает ножницы в самый последний момент…