Катастрофа на шоссе
Шрифт:
– Я звонила без малого в двенадцать, значит, его уже… Я вернулась домой в час… В кухне, в сумке у меня лососевые консервы… купила… Дежо их любил…
Комната инженера Голиана была больше и светлее, чем комната сестры. За окном – садовая калитка, улица, дом, в нижнем этаже которого был магазинчик. Шимчик представил себе погибшего. Он, вероятно, сиживал здесь, на единственном стуле у письменного стола, лицом к окну. Что он видел перед собой? Здесь всегда так сыро и холодно? Полка с книгами в потрепанных переплетах, дешевый чернильный прибор,
На стене олеографии: сидящий на скале Иисус, на другой – Юдифь, в ее руках отсеченная голова в шлеме. Юдифь улыбается кому-то. Христос тоже.
Стареющему Шимчику вдруг стало казаться, что ему. Он переступил с ноги на ногу и нарушил тишину:
– Извините. Откуда пан Голиан родом?
– Из Гемера.
– Из Тисовца?
– Да.
– Я об этом не знал, – удивился он, будто что-то припоминая. – Он никогда мне об этом не говорил. Странно.
Женщина удивленно спросила:
– Вы знали Дежо?
– Да, когда-то мы встречались. Я знаю многих с химзавода, товарища Сагу, Бауманна…
Капитан заметил: на имя Бауманн она не обратила особого внимания.
– Поэтому меня и послали к вам. Поверьте, тяжелая обязанность приносить людям горькие сообщения.
Он простился и направился к выходу, Лазинский еще раз пробормотал: «…искренние соболезнования…», женщина проводила их и захлопнула дверь. Шимчик остановился и прислушался: в квартире стояла тишина. И вдруг раздались прерывистые рыдания, страшный нечеловеческий крик.
Внизу, у машины, капитан сказал Лазинскому:
– В присутствии сестры он на открытку не реагировал. У Бачовой, вероятно, да…
Было без четверти три. Жара и безветрие. Деревья застыли как памятники.
7
– Сидит и тянет вторую рюмку рома, – сообщил Станкович.– – Только что позвал официанта и заказал третью.
Они подошли к широким застекленным дверям ресторана и увидели ром на нечистом, в пятнах подносике. Инженер Бауманн медленно отпил и закрыл ладонями лицо, было ясно, что он не слышит объявления о прибытии пражского скорого на второй путь.
– Подождем, – сказал Шимчик и отошел от двери. – Может быть, кого-нибудь встречает или сам куда-нибудь едет.
– Навряд ли, – возразил Лазинский, – тогда бы он уже расплачивался.
– Ему никто не звонил? Он тоже никуда? Все сидел и пил?
– Да, – подтвердил Станкович.
– Вы поинтересовались у официанта, он часто здесь бывает?
– Только собрался, слышу, он спрашивает, где туалет, я решил, что он здесь впервые.
– Он ходил в туалет?
– Да, – ответил Станкович, – я за ним следом, но од меня не заметил, хотя мы там были только вдвоем.
У кассы несколько человек дожидались билетов.
– Вы с ним будете говорить? – спросил Лазинский, имея в виду Бауманна, и проводил взглядом уходящего человека с портфелем и плащом.
– Хочу видеть, как он воспримет известие об аварии.
– Удостоверение предъявите?
– Конечно. Не люблю играть в прятки.
Человек с портфелем и плащом вышел из зала и остановился на перроне; в нескольких шагах от него стояли цыганка с красивым саквояжем в руках, рядом парень с девушкой, парень гладил по щеке девушку, девушка пыталась улыбнуться и мяла в руках платочек. Радио вещало: «На второй путь прибывает скорый, следующий до Праги… на второй путь прибывает…»
Станкович сказал:
– В такую жарищу – алкоголь. Я тоже не прочь выпить, но только под рождество. А может, он хочет напиться?
– Возможно, у него запой, – ответил Шимчик. – Кто его знает. У всех свои заботы. Слушайте-ка, оставьте Бауманна и подскочите к Бренчу. В кабинете Лазинского на столе лежит портфель. Мой портфель. Пускай Бренч достанет оттуда папку – в ней пакет с документацией и бумаги Голиана – и отдаст сравнить отпечатки пальцев. Во-первых, будут ли обнаружены одинаковые, во-вторых, есть ли на бумагах, что в пакете, отпечатки пальцев Голиана.
Парень поцеловал девушку, цыганка обогнала человека с портфелем и плащом – она влезла в вагон первая, парень – последний. За ним – проводник. Девушка опустила голову.
– Так, – сказал Лазинский, когда скорый ушел, – вот мы все и прошляпили.
– Что, что же это мы прошляпили? Объясните, пожалуйста. – Шимчик думал сейчас только о Бауманне.
– Я насчет Шнирке, товарищ капитан, о его фотографии и словесном портрете. Я смотрел на человека, который у вас прикуривал, и меня как током ударило… Мысль достаточно наивная, но ведь это мог быть и Шнирке, ведь подобных ординарных физиономий, как у этого, в нашей стране наберется по меньшей мере полмиллиона, и наш словесный портрет сидит как влитой на ком угодно. Наши ребята потеют, а господин Шнирке уходит у них из-под носа!
– А если этот Шнирке пойдет по адресам, известным Вондре и его молодцам?
– Адрес Голиаиа тоже был Шнирке знаком, – сказал Лазинский. – Мог быть по крайней мере…
– Конечно.
Шимчик чему-то усмехнулся и, сказав: «Пошли», отбросил сигарету. В ресторане (Бауманн не заметил, что они остановились перед его столом) тон капитана сразу стал официальным:
– Мы должны вам кое-что сообщить, товарищ Бауманн. Мы из госбезопасности, вот наши документы.
Ответом ему было движение руки перед закрытыми главами, пальцы задрожали, так и не коснувшись рюмки…