Катастрофа на шоссе
Шрифт:
На обратном пути они молчали. Дорога бежала навстречу, словно цветной фильм. Окрестности и в самом деле были живописны, художники часто рисовали эти желтые поля на серо-голубом фоне гор. Они же в этот день лицезрели все это в четвертый раз. Лазинский занимался карамелью, у Шимчика на коленях лежала газета, взятая на столе у инженера: политика, спорт, из зала суда, церковь, дорожные происшествия… «Если не завтра, то на днях наверняка опубликуют заметку и о сегодняшней катастрофе, – думал он, – непременно подчеркнут, что причина – алкоголь. Непьющие будут торжествовать, врачи придадут разбитой голове погибшего более или
«Победа» остановилась. Серый фасад, ворота и лестница у двери, и коридор, и снова двери, и кресла, и окно без шторы, черепаха и ковер, и портфель из пластика на письменном столе. Шимчик рассеянно взял портфель и принюхался: хлор уже улетучился. Рассматривая документы, он уже представлял себе не живого человека, а его останки. И тут у Шимчика пробежал мороз по коже: «Живой он мало интересовал меня, человеку нужно было погибнуть, чтобы войти в мой мир, в мою жизнь сквозь призму показаний врача с рекламными зубами, толковавшего об инфаркте. И о сигаретах: если б у дороги не было черешни, инженер Дезидер Голиан погубил бы свою жизнь никотином. Где-то далеко. Если бы доехал, куда собирался доехать. Переплыл через реку. Я смотрел на его сестру; у нее на глазах были слезы, когда она говорила о реке».
Лазинский наблюдал за ним – Шимчик не пригласил его войти, – он присутствовал здесь как нечто само собой разумеющееся, как воздух, а может быть, и совесть.
Лазинский опустился в кресло и спросил:
– Что вы имели в виду, говоря о Вондре?
– Я? – Шимчик встал, как будто вспоминая, хотя он все отлично помнил. – Когда это?
– Когда мы вышли от Бачовой.
– Да, да, было такое дело. Ничего особенного. Просто надо звонить в Прагу.
Лазинский кивнул, да, конечно, в Прагу надо звонить. Но чувство, что капитан чего-то не договаривает, не оставляло его.
– А я пока буду у начальства, – добавил Шимчик.
– Будет исполнено. Что сказать товарищу полковнику?
– Доложите, как обстоят дела. И скажите, что мы просим сообщить те, давнишние, сведения Голиана. Обнаружен ли кто-нибудь из агентов, им указанных. А если нет… Хотя ладно, этого мне более чем достаточно.
– Почему эти старые сведения вас так интересуют?
– Хочу понять Голиана.
– Товарищ капитан, мы расследуем причины его гибели.
– Вероятно, тут есть что-то еще. Причины как раз мне достаточно ясны.
– Убийство? Кто убийца?
Но Шимчик словно не слышал. Стоял, курил.
– Вы уже поверили в Шнирке?
– Да. Он, конечно, существует. Сидит себе дома и посмеивается, что здорово нас облапошил. Хотя весьма возможно, что его смех скоро оборвется…
– Где он? Где-нибудь в ФРГ?
– Это не столь важно. Смех его оборвется, как только он узнает, что инженер погиб. И – можете отнестись к этому скептически, дескать, фантазия старика! – как только узнает еще об одной смерти.
Лазинский застыл на месте.
– Где? Какая смерть?
– Где-то
– Ничего не понимаю. Умрет еще кто-нибудь?
– Уже умер, – тихо произнес Шимчик. – Я думаю, что Голиан тогда надул наших коллег из Праги. Хотя вопрос о господах из Мюнхена остается открытым: сделал ли он все то, что они требовали от него. Он, безусловно, добился доверия наших товарищей из органов госбезопасности и отлично закрепился на таком месте, которое устраивало его и его шефов. Господ из Мюнхена. – Шимчик стряхнул пепел.
– Вы полагаете, – Лазинский слышал свой голос издалека, словно чужой, – вы считаете, что он был шпионом?
– Черт его знает, пока у меня нет доказательств. Несмотря на то, что он хотел еще раз сбежать.
– Согласен. Но хотел ли Голиан бежать за границу?
– А документы в его портфеле? Вы только подумайте.
Лазинский молчал. У него была своя версия, и он не хотел ее обнародовать, «терпение, терпение, может быть, осталось всего несколько часов».
– Нет, – упорствовал капитан Шимчик, – ему необходимо было бежать, и именно за границу. Еще недавно, позавчера или неделю назад, он чувствовал себя в безопасности, выжидал, но его уверенность вдруг рухнула, рассыпалась, словно карточный домик.
– Вчера? А вы не переоцениваете открытку его жены?
– Нет. И Бауманна тоже.
– Возможно, не Голиан списывал формулы, наши ребята нашли там и другие отпечатки пальцев. Кроме того, если вы не ошиблись и Голиан действительно занимался шпионажем, – такую школьную ошибку он не мог бы совершить. Скандалить с Бауманном, делать вид, что его обокрали, более того, оставить столь явственные отпечатки на его бумагах! Ведь это же…
– Конечно, – перебил его Шимчик, – шпион такого не натворит, про такое писали лишь в плохих детективных романах, где западные агенты были круглыми идиотами. Но здесь имеются кое-какие детали: например, неожиданные события, фактор времени. А что, если у него вдруг под ногами начала гореть земля? Это уже не пустяк. Вдруг вся история с открытием и документацией Бауманна – мошенничество?
– Значит, вы и старика подозреваете? – удивился Лазинский.
Их поездка на вокзал за Бауманном, интерес к тому, как он будет вести себя, узнав о гибели Голиана, список сотрудников, отпечатки пальцев – как доказательство… Дурит Шимчик, что ли? Годы и годы ругал Швика, защищал людей от болезненного недоверия и вдруг – сам!
– Все совсем наоборот. – Взгляд Шимчика скользнул и остановился на уродливой черепахе. – Но только это зависит от точки зрения!
– Точка зрения, товарищ капитан, если я вас, конечно, правильно понял, точка зрения такова: сейчас мы не имеем никаких доказательств!
– Нет, это не так, одно доказательство у нас есть, и довольно серьезное. Ведь Бауманн держал свои бумаги в том же самом сейфе, от которого были ключи и у покойного. Более того, эти ключи он дал Голиану сам. Зачем?
– Но его опыты? Стеглик и его коллега тоже инженеры, специалисты, почему они оба стояли горой за открытие, когда говорили с Сагой? Ведь они сами эти опыты проводили! Понимали дело! Неужели и они клюнули на липу вместе с Голианом?
Солнце садилось, наступил душный июньский вечер. Юноша, загоравший на плоской крыше против их окон, складывал одеяло. Его стройная спортивная фигура четко выделялась на фоне неба.