Катастрофа отменяется
Шрифт:
— Мы пройдем здесь именно потому, что фашисты надеются на наш отход, — сказал он, глядя в глаза Яблочкову.
— Погубим танки и перейдем на положение пехоты, — сказал Яблочков.
Подшивалов угрюмо пробормотал:
— Если бы сейчас вечер! Послать двух саперов, подорвать эти надолбы — и напрямик!
— Но, к сожалению, сейчас утро, — ответил Яблочков.
— Надо обыскать фольварк, нет ли местных жителей. Они могут указать обходный путь… — сухо приказал Сибирцев.
— Автоматчики
Ординарец позвал всех в дом, где радист уже развернул рацию.
Сибирцев оглядел безвкусно, но внушительно убранную комнату. Мебель в ней была предназначена словно для великанов, на стенах висели дешевые бумажные олеографии и фотографические портреты хозяев; два из них были в черных траурных лентах с приколотыми к ним бумажными цветами.
Подшивалов, стоявший рядом с Сибирцевым, с трудом выдохнул воздух, словно ему тяжело было дышать в этом чужом жилье, грубо сказал:
— Ну его к черту, этот дом! Прямо как ловушка. Пойдемте лучше на улицу…
Но Сибирцев сдвинул со стола посуду, — тут совсем недавно последний раз завтракали хозяева, которые, может быть, не успели даже дойти до городка и отсиживаются сейчас где-нибудь в несжатых хлебах или в подвалах.
Скрипнула дверь. Они настороженно оглянулись. Вошел Серебров. Он шел осторожно, словно не доверял даже немецкому полу под ногами. С той же враждебной осторожностью осматривал он стены, бумажные олеографии, на которых были изображены все прелести сытого и благополучного мира.
Но офицерам было некогда, и они с нетерпением смотрели на Сереброва, уже забыв о том, что сами так же осматривали дом. Запоздалое любопытство Сереброва раздражало их.
— Докладывайте, капитан, — поторопил Сибирцев.
— На этой стороне оборонительной линии никаких следов противника не обнаружено. Жителей также нет. В стогах прессованного сена обнаружены трое русских, рабочих этого поместья…
— Прикажите, чтобы их привели сюда, — оживившись, сказал Сибирцев.
И все обернулись к двери, чтобы увидеть освобожденных, первых русских на чужой земле.
Дверь широко открылась.
Впереди шел старик с поросшим короткой щетиной лицом, согнувшийся и неловкий. Он глядел исподлобья, словно все еще боялся какого-то обмана. Следом шла девушка лет восемнадцати, тихая, болезненно бледная.
Третьим вошел подросток с живым, плутоватым лицом.
Все трое были одеты в обноски, обуты в брезентовые башмаки на деревянных подошвах. Пока старшие боязливо приглядывались к офицерам, подросток вышел вперед и закричал заливисто-веселым голосом:
— Деду! Верка! Настоящие русские!
Офицеры невольно улыбнулись — столько радости было на его лице.
— А вы взаправду? — вдруг спросил подросток, обращаясь
— Взаправду и навсегда! — ответил Сибирцев.
— А герр Шрамм говорил, что вы не дойдете!
— Как видишь, дошли, — засмеялся Яблочков.
Серебров сидел за столом, подперев щеку рукой. В его позе было что-то по-женски жалостливое. Такая жалость не вызывает неприязни, и паренек сейчас же обратился к Сереброву:
— А почему у вас погоны? А вы нас возьмете с собой? А немца далеко погонят?
Поток этих вопросов прервал Сибирцев, обратившись к старику:
— Как вас зовут?
— Парамонов Иван Федорович, — кланяясь, что было совсем непривычно, ответил старик.
— Давно здесь?
— С сорок второго году, с покрова.
— Откуда?
— Из Великих Лук все трое.
Дом вздрогнул от взрыва снаряда, но странно — эти невоенные люди как будто и не слышали грохота. Сибирцев следил за тем, как внимательно оглядывал паренек оружие, форму, как тайком потянулся к автомату, висевшему на груди солдата, и торопливо отдернул руку, поймав взгляд Сибирцева.
— Немецкие укрепления видели? — спросил Яблочков.
— А как же, — охотно ответил старик. — Мы сами на них работали…
Наступило настороженное молчание.
— А можно мне ружье? И чтобы с вами? — спросил подросток, словно не замечая, как хмурятся окружающие.
— Что ж ты, Парамонов, не знал, против кого укрепления строил? — вдруг возвысил голос Подшивалов, и его обезображенное ожогами лицо налилось кровью. Шрамы стали синими, страшными. Сибирцев машинально положил руку на его широкий кулак.
— Как не знали, — сказал старик. — Да ведь плетью обуха не перешибешь… Не один я работал, тыщи! Только ты, комиссар, не горячись, пусть другие, лишние уйдут…
— Нет здесь лишних, — зло ответил Яблочков.
Вдруг старик отвернул полу пиджака, сунул руку под подкладку и вытащил какую-то бумажку, грязную, замусоленную, словно она лежала там все два года рабства. Он сделал шаг вперед, протягивая ее Яблочкову.
— Которые русские работали, они не за фашиста думали! — гордо сказал он, выпрямляясь от той суровой правоты, что была в его словах.
Яблочков разглядел бумажку и вдруг воскликнул:
— Товарищ майор, вы только поглядите! Вот ведь умный народ!
Сибирцев увидел план обороны. Снят был участок дороги с обозначением поместья Шрамма и продолжением дороги на Бракен. На участке, теперь затопленном фашистами, были показаны надолбы. Но самое главное заключалось в том, что часть надолб была отмечена крестиками. Крестики эти располагались не по прямой, а как бы шахматным ходом коня…
— Проход? — спросил Сибирцев.