Катастрофа отменяется
Шрифт:
— Твои подвиги я еще успею описать, — спокойно ответила она.
— Я говорю не о подвигах…
В это время в комнату вошел вертолетчик. Увидав Чердынцева, он сказал:
— Александр Николаевич, Уразов просит вас прибыть немедленно!
В столовой умолкли, Малышев шагнул в коридор.
— А как же мы?
— Вас, товарищ капитан, приказано вывезти вместе с товарищем Чердынцевым.
— У вас есть еще одно место?
— Никак нет, товарищ капитан.
Тамара стояла в дверях. Чердынцев видел, как менялось ее лицо.
— Может быть, возьмете меня? Я — корреспондент газеты. Адылов знает, что я застряла здесь.
— Никак нет, товарищ корреспондент.
Чердынцев уложил в дорожный мешок вещи, взял портфель с документами и пошел прощаться с товарищами. Тамара вышла с капитаном на посадочную площадку.
Чердынцев поднялся на борт, помахал из открытой двери рукой и отступил назад, в темноту. Ему хотелось посмотреть, как она простится с мужем.
Но Тамара быстро отошла к крыльцу. Да и вертолет гудел, заглушая слова, разгоняя пыль и перекатывая мелкие камешки по посадочной площадке. А когда Чердынцев сел и выглянул в окно, оказалось, что станция уже ушла далеко назад. Малышев, сидевший с другой стороны прохода, еще вытягивал шею, будто боялся никогда больше не увидеть то, что здесь оставил. Чердынцев закрыл глаза и притворился спящим, чтобы обойтись без дорожных разговоров.
Почувствовав, что Малышев успокоился, он прильнул к окну, впервые рассматривая сверху это озеро, волны которого бились о преграду, совсем как морской накат. Такие же прозрачные, такие же синие, будто весь водоем окрасили глауберовой солью, как делают это в курортных городках с фонтанами, — для красоты.
Но вот внизу показался кишлак, палаточный городок, длинная линия шурфов, над которыми вздымались пылевые дымки от поднимаемой земли, канал, по которому шли и шли машины. И Чердынцеву захотелось одного: чтобы это ощущение опасности поскорее миновало, потому что слишком оно давило на сердце. Впрочем, может быть, просто не хватало воздуха, он ведь уже давно не ходил по горам.
Вертолет миновал естественную плотину и начал проваливаться на посадочную площадку. И сразу наступила тишина.
2
Адылов, Малышев и Чердынцев медленно шли вдоль русла будущего канала.
Рваные берега канала не сглаживали, бульдозеры торопились с главной работой: очисткой дна.
Чем глубже становились шурфы, тем тяжелее была почва. Слежавшаяся за миллионы лет порода превратилась в конгломерат, плотный, как камень. Саперы сменялись каждые два часа, но выходили побледневшие, с затрудненным дыханием, ложились тут же на землю, рядом с шурфами, отлеживались немного и только тогда шли к полевой кухне. Так же работали добровольцы, но ни один шурф еще не достиг проектной отметки.
Чердынцев отстал от спутников, оглядывая неприютный этот карьер, упиравшийся в завал почти рядом с береговой скалой. Ему казалось, что проще было взорвать гребень
Адылов заметил его недоумение, подождал, пока Чердынцев поравняется, сказал:
— Мы тоже хотели взорвать перемычку и спустить воду в реку. Но не учли одного, вода мгновенно расширит проран в завале, и тогда ее не остановить. А новый канал идет по такой плотной породе, что размыв почти невозможен. И можно регулировать сток…
— Сколько же тут еще потребуется труда?
— Малышев считает, три-четыре дня. День до взрыва, один или два дня на очистку канала от обрушившейся породы — это уж зависит от качества взрыва — и день на разрушение перемычки.
Он сказал это так уважительно, будто Малышев был заместителем бога в этом ущелье.
Малышев шел быстро, успевая однако поздороваться с солдатами и переброситься с некоторыми из них словом. Чердынцев видел, что солдаты работали с полным напряжением, но когда Малышев проходил, воротки над шурфами начинали крутиться еще быстрее, горки породы дымились круче, люди разговаривали живее. Он подумал: «А ведь солдаты любят этого офицера!»
На взгляд Чердынцева, работы в шурфах было еще невпроворот. Но если люди Малышева сумели подготовить первый взрыв на четвертый день, значит, Малышев знает их лучше. И все же, дойдя до конца канала, к самому подножию естественной плотины, он почувствовал себя неловко. Как будто он сам, Чердынцев, дал такое обещание и теперь страшился, что оно не будет выполнено.
От подножия завала они пошли в кишлак. Тут вдоль всего завала была протоптана тропинка, ниже, по бывшей реке, проложена дорога для машин, наведен мост для переброски бульдозеров и грузовиков, со всех сторон виднелись прожекторы, где-то по ту сторону завала гремели выстрелы минометов — как будто шли маневры, — и все это вместе очень напоминало военный лагерь. Чердынцев различил в полугоре бетонный блиндаж и понял: для подрывников и наблюдателей.
Воздух был раскален и насыщен мелкой пылью. Небольшие водоемы вдоль русла реки уже зацвели ряской. И было так сухо, словно они оказались в пустыне.
Чердынцев вытер шею платком, платок стал серым. Выбравшись в кишлак, он уговорил спутников зайти в чайхану. Сердце устало от жары.
Чайханщик работал один. Его чайчи с добровольными помощниками-пионерами поили чаем работников на канале. Сообщив об этом с некоторой гордостью, чайханщик усадил почетных гостей в самом затененном углу веранды. Но теперь вода не журчала под полом, доски раскалились, как железные, даже чаепитие потеряло свою прелесть.
— Когда реку из плена выпустишь, капитан? — спросил чайханщик, меняя пиалы.