Катастрофа

Саат Мари

Новый, еще мало изученный писателями тип персонажа заявил о себе в литературе современного этапа, пожалуй, начиная с героев «Маленьких романов» Энна Ветемаа — таких, как Свен Вооре из «Монумента» или Яан из повести «Яйца по-китайски». О них хорошо сказал московский критик А. Бочаров: «Авторское отношение к (таким. — Н. Б.) героям не сводимо ни к безоглядному изобличению, ни к сатире, ни к гротеску, как то несколько спрямленно полагают некоторые критики. Эти (т. е. ветемааские и подобные им. — Н. Б.) повести никак не назовешь бесхитростно прозрачными, наглядно нравоучительными. Перед нами сложное психологическое состояние, душевный

кризис, из которого может быть разный выход в будущее». К тому же типологическому ряду, что и «Маленькие романы» Э. Ветемаа, всесоюзная критика уже неоднократно относила и такие широко известные произведения Юрия Трифонова, как «Предварительные итоги», «Другая жизнь», а также романы «предварительных итогов» писателей восточноевропейских стран социализма Е. Ставинского, Г. Канта, Г. де Бройна. Наверно, было бы известным «спрямлением» слишком уж близко уподоблять «Катастрофу» Март Саат и ее молодых героев названным романам Энна Ветемаа и их далеко уже не первой молодости персонажам. «Катастрофа» Мари Саат намного камернее, интимнее по самому характеру своей проблематики, миру мыслей и чувств юных героев, связанных преимущественно с любовным «треугольником»: Илона — Олев — Сирье. Однако при всех различиях общее видится в нацеленности писателей на сложного, неоднозначного современного героя, в стремлении исследовать не только лежащие на поверхности, но и сокрытые пружины его поведения, рассмотреть его в состоянии душевного кризиса.

Нет спору, слишком уж малосимпатичным открывается нашему взору образ Олева на первых страницах повествования: юнец, мнящий себя «сильной личностью», уверовавший в свою незаурядность, для которого «женщины и фотография — суть оба лишь развлечения». Но постепенно раскрывается внутренняя сложность этого юноши, давшая критикам основания утверждать, что «Олев не карьерист. И вовсе не порочный от рождения человек» (П. Лиас); «Было бы неверно считать Олева карьеристом. Дело обстоит сложнее» (Э. Михкельсон). Выясняется, что не карьера ради карьеры является его жизненной целью, а достижение ее ради того, чтобы совершить что-то значительное в жизни — к такому выводу Олев приходит через умозрительные заключения, возможно, и переоценивая собственные способности, но, как наблюдательный, способный и критичный по складу ума человек, видя и предпосылки для реализации такой жизненной программы. Есть у него не только высокомерие, но и умение верно подмечать житейские и людские недостатки.

Олев холоден и рассудочен, эгоистичен в любви, не выдерживает по-настоящему, с достоинством испытания любовью, скажем откровенно — не по-мужски реагирует на превратности любви, обнаруживая все более и более двойственность своей натуры. Выношенная им в мозгу линия жизненного поведения неизбежно вступает в противоречие с общепринятыми нравственными ценностями, «сильная личность», каковой он мнит себя в своем сознании, на поверку так и не состоялась, роль ее оказалась ему не по силам. Из кризисного состояния, в которое Олев попадает в конце повести, возможен, очевидно, р а з н ы й выход в будущее.

Повесть «Как быть с матерью», пожалуй, наиболее открыто социальное из произведений Мари Саат. Напоминающая отдаленно по сюжетной схеме «Последний срок» В. Распутина, как, впрочем, и по основной расстановке действующих лиц — с одной стороны, урбанизировавшиеся взрослые дети, с другой — их проживающая в деревне старушка-мать, — повесть Мари Саат тем не менее существенно отличается от распутинской своими проблемными акцентами. В самом деле, ведь здесь идет речь о проблемах, порожденных современным научно-техническим прогрессом и урбанизацией, — проблемах, предстающих перед нами в своем житейском выражении, — нерешенных, но требующих так или иначе своего конкретного решения. Ежевоскресные

поездки в деревню детей к матери давно уже стали для них тягостной обязанностью — у них и в городе дел по горло, каждый из них единоборствует с бесчисленными бытовыми заботами, и было бы, наверно, оптимальным для всех решением, если бы старушка-мать перебралась насовсем в город, где она могла бы нянчить внуков и помогать детям по хозяйству. Отпала бы и необходимость в ежевоскресном «ритуале» поездок в деревню. Но — и в этом-то вся загвоздка — не желает мать расставаться с деревней и, пока хватает сил и здоровья, готова продолжать нелегкий деревенский труд. Возможно, в этом сказывается традиционная приверженность эстонского крестьянина к земле и крестьянскому хозяйству, о силе которого писали многие классики эстонской литературы — от Таммсааре до Сирге. Однако в нынешних условиях такая приверженность, доходящая у матери до фанатизма, кажется несколько анахроничной. С другой же стороны, продолжая оставаться в деревне и не соглашаясь перебраться к детям в город, мать сохраняет независимость от них — и в этом смысле ее даже можно понять. Хотя писательница избегает открыто выражать свое отношение к тем или другим персонажам, воздерживается от эмоциональных оценок, положительность матери не может не бросаться в глаза — особенно при сопоставлений с ее детьми — городскими интеллигентами, оторвавшимися от земли и природы, здорового крестьянского труда и погрязшими в мелочных житейских заботах. Не случайно одна из первых рецензий на повесть Мари Саат так и называлась: «Как быть с нами самими?»

Мари Саат — молодая писательница, и потому, наверно, еще преждевременно было бы подводить какие-либо категорические итоги ее творчеству, насчитывающему едва ли десяток лет. Тем не менее можно с уверенностью сказать: перед нами талантливый, своеобразный художник, очень чуткий к проблемам сегодняшней нашей действительности. Одна грань ее творчества связана с внимательнейшим исследованием внутреннего мира человека, его души, соотношений в ней рационального и эмоционального, трезвой, но скучной будничности и упорядоченности и, с другой стороны, — необходимой тяги к таинственному, необузданной мечте и фантазии. Другая грань — это изучение нравственных и психологических сложностей в натуре современного человека, чаще молодого, которые обусловлены изменчивостью его бытия в современном, бурно меняющемся мире, усложнением его взаимоотношений с действительностью и окружающими людьми.

И если при исследовании этих и схожих с ними проблем Арво Валтон прибегает к гротеску и философской притче, Рейн Салури — к психоанализу, а Тоомас Винт — к намеренному «остранению» житейских ситуации, то Мари Саат ищет свой путь в контексте молодой эстонской прозы, исходя, как правило, из реально-будничных жизненных коллизий, которые она стремится адекватно воспроизвести в произведении, лишь иногда «транслируя» их через аллегорию или детское восприятие. Подчеркнутой объективностью письма, внимательным исследованием житейских деталей и нюансов психологического состояния человека она, избегая подсказок и навязывания своих решений, побуждает читателя самого анализировать, сопоставлять, при этом — и с его собственным жизненным опытом, стимулируя его к самостоятельным оценкам и заключениям. Возможно, именно в этой особенности творческой манеры Мари Саат и коренится причина того, что интерпретация ее произведений бывает неоднозначной. Для нее главное — п о з н а т ь ч е л о в е к а, познать сокровенные тайники его души, дабы через это помочь ему стать полноценной личностью, Человеком в полном смысле этого слова.

Нафтолий Бассель,

кандидат филологических наук