Катаясь на «Пуле»
Шрифт:
Джонни оказался прав, везению его наступил конец. С того момента каждый его шаг был неверным и лишь приближал роковой вечер, когда Первис со своими головорезами с бляхами достали его у кинотеатра «Биограф». Может, именно в день смерти и похорон Джека он, разуверившись в своей удаче, внутренне сдался? Лично мне хотелось бы думать, что это не так. Ведь Первис твердо вознамерился прикончить его при любых обстоятельствах. Именно по этой причине феды не сообщили чикагским копам, что Джонни в городе.
Никогда не забуду, как смеялся Джек, когда я принес ему мух на ниточках. Славным он был парнем, ничего не скажешь. Да все они
Господь Бог знает, что делает, потому как ему виднее. Так сказал на прощание Джонни Доку Баркеру. Я рос и воспитывался как христианин — правда, признаю, потом оступился и пошел кривой дорожкой. Но твердо верю: у каждого своя судьба, и это правильно. А в глазах Господа Бога все мы не больше чем мухи на ниточках. И единственное, что имеет значение, — сколько света вы излучаете на жизненном пути. Последний раз я видел Джонни Диллинджера в Чикаго, он смеялся какой-то моей шутке. И мне приятно это воспоминание.
Пер. Наталья Рейн
В комнате смерти
Флетчера привели в комнату смерти. Он это понял, как только открылась дверь. Серый линолеум, белые стены, с темными пятнами, возможно, крови, потому что кровь, безусловно, лилась в этой комнате. Лампы под потолком, забранные в проволочные клетки. Посреди — длинный деревянный стол, за которым сидели три человека. Перед столом — стул, ожидающий Флетчера. Рядом со стулом небольшой столик на колесиках. На нем какой-то предмет, под наброшенным куском материи. Так скульптор может закрывать свою незавершенную работу.
Флетчера то ли подвели, то ли подтащили к приготовленному для него стулу. Его шатало в цепких руках охранника, и он позволял себе шататься. Если он выглядел более изумленным, более потрясенным случившимся, чем на самом деле, его это вполне устраивало. Он полагал, что его шансы покинуть подвал министерства информации один или два к тридцати, причем этот прогноз следовало назвать оптимистичным. Но, какими бы они ни были, Флетчер не собирался уменьшать их, показав, что паника не застилает туманом мозг и он способен адекватно оценивать ситуацию. Заплывший глаз, раздувшийся нос, разбитая нижняя губа помогали создавать видимость охватившего его безумного страха. Как и корочка крови, темно-красная бородка, запекшаяся на подбородке. Одно Флетчер знал точно: если он покинет эту комнату, остальные, охранник и трибунальная тройка, сидящая за столом, умрут. Газетный репортер, ранее он никого не убивал, кроме ос и комаров, но отдавал себе отчет: ради того, чтобы выйти отсюда, убьет не задумываясь. Он думал о своей сестре, прогуливающейся по католической миссии. Он думал о своей сестре, тело которой плыло по реке с испанским названием. Он думал о том, как в полдень солнечные лучи играли на поверхности воды, как ярко сверкала она под этими лучами. Они подошли к стулу. Охранник с такой силой усадил на него Флетчера, что
— Эй, осторожнее, несчастные случаи нам не нужны, — подал голос один из мужчин, сидевших за столом. Эскобар. К охраннику он обращался на испанском. Слева от Эскобара сидел мужчина. Справа — женщина. Оба худощавые. В отличие от жирного и лоснящегося, как дешевая свеча, Эскобара. Прямо таки киношного мексиканца. Он занимал пост министра информации и иногда в вечернем выпуске новостей сообщал на английском прогноз погоды. Если он появлялся на экранах телевизоров, то обязательно получал письма поклонниц. В костюме он не выглядел сальным. Просто упитанным. Флетчер все это знал. Он написал об Эскобаре три или четыре статьи. Колоритная личность. И при этом, судя по слухам, палач, обожавший пытать людей. «Центрально-американский Гиммлер», — подумал Флетчер, с удивлением открыв для себя, что чувство юмора не покидает человека и в состоянии ужаса.
— Наручники? — спросил охранник, тоже на испанском, поднял пару пластмассовых наручников. Флетчер изо всех сил пытался сохранить на лице полную безучастность. Если они надели на него наручники, он мог бы забыть об одном шансе из тридцати. Даже об одном из трехсот.
Эскобар повернулся к женщине справа. Очень темная кожа, в черных волосах седые пряди. Зачесанные назад, волосы широкими волнами уходили ото лба на затылок. Волосы напомнили Флетчеру Эльзу Ланкестер из «Невесты Франкенштейна». Он ухватился за это сходство с неистовством, близком к панике, как раньше хватался за яркий свет, отражавшийся от поверхности реки, за образ смеющейся сестры, идущей с подругами к воде. Он жаждал образов — не идей. Образы становились здесь роскошью. А идеи тут не требовались. В таком месте в голову могли прийти только ошибочные идеи.
Женщина коротко кивнула Эскобару. Флетчер видел ее в здании министерства, всегда в бесформенных платьях, вроде того, в котором она сейчас сидела за столом. Обычно, рядом с Эскобаром, из чего Флетчер сделал вывод, что она — его секретарь, личный помощник, может, даже биограф… видит Бог, у таких людей, как Эскобар, самомнение достаточно велико, чтобы завести биографа. Теперь же Флетчер задался вопросом, а не все ли с точностью наоборот? Уж не она ли его босс?
В любом случае, кивок определил позицию Эскобара. Поворачиваясь обратно к Флетчеру, он улыбался. Заговорил на английском.
— Что за глупость, убери их. Мистер Флетчер пришел сюда лишь для того, чтобы помочь нам кое в чем разобраться. В самом скором времени он вернется в свою страну, но… — Эскобар глубоко вздохнул, чтобы показать, как он сожалеет об этом, — …пока он — наш почетный гость.
«Нам совершенно не нужны эти вонючие наручники», — подумал Флетчер.
Женщина, выглядевшая, как сильно загоревшая невеста Франкенштейна, наклонилась к Эскобару и что-то ему зашептала, прикрыв рот рукой. Эскобар кивал, продолжая улыбаться.
— Разумеется, Рамон, если наш гость попытается выкинуть какой-нибудь фортель или поведет себя агрессивно, тебе придется умерить его прыть, — он загоготал, картинный, телевизионный смех, потом повторил все по-испански, чтобы Рамон понял его так же хорошо, как и Флетчер. Рамон с серьезным видом кивнул, повесил наручники на ремень и отступил назад, за пределы периферийного зрения Флетчера.
Эскобар сосредоточил все внимание на Флетчере. Из кармана яркой красно-зеленой гуайаверы достал красно-белую пачку: «Мальборо», сигареты, которым отдает предпочтение население стран Третьего мира.