Катаясь на «Пуле»
Шрифт:
За его спиной верещал Хайнц. Флетчер приблизился к женщине, которая все стояла, прижавшись спиной и ладонями к двери комнаты смерти. До его ноздрей долетел горьковато-сладкий запах ее духов. Глаза женщины напоминали миндалины. Волосы волнами уходили со лба к затылку. «Мы здесь не для того, чтобы валять дурака», — сказала она ему. Флетчер подумал: «Я тоже».
Женщина прочитала в его глазах смертный приговор и затараторила еще быстрее, вжимаясь в дверь спиной, ягодицами, ладонями. Словно верила, если надавит с достаточной силой, то каким-то образом просочится сквозь металл и окажется по другую сторону. У нее есть документы, говорила она, документы
— Заткнись, — бросил Флетчер.
Она заткнулась, прижимаясь к двери. Никуда не делся и темный огонь в глазах. «Сколько ей лет? — задался вопросом Флетчер. — Шестьдесят пять? Скольких она убила в этой комнате, таких же, как эта? Скольких приказала убить?»
— Слушай меня, — продолжил Флетчер. — Ты слушаешь?
Но она прислушивалась к звукам приближающихся шагов, надеялась на подмогу. «Мечтать не вредно», — подумал Флетчер.
— Наш специалист по погоде сказал, что Эль Кондор нюхает кокаин, лижет задницу коммунистам, прислуживает «Юнайтед фрут» и его Бог знает кому. Может, все это правда, может, и нет. Я этого не знаю и мне без разницы. Но я точно знаю, что он не командовал солдатами, которые патрулировали реку Кайя летом 1994 года. Нунес тогда был в Нью-Йорке. Учился в университете. Он не был среди тех, кто нашел монахинь, которые убежали из Ла Кайи. Солдаты отрезали трем монахиням головы и выставили их на пиках у кромки воды. Средней была голова моей сестры.
Флетчер дважды выстрелил в нее, а потом раздался сухой щелчок: патроны в револьвере Рамона закончились. Двух пуль хватило. Женщина соскальзывала по двери, взгляд ее горящих мрачным огнем глаз не отрывался от Флетчера. «Ведь это тебя ждала смерть, — говорили эти глаза. — Я не понимаю. Умереть должен был ты». Ее рука поднялась к шее, опустилась. Глаза еще мгновение не отрывались от его глаз, потом голова упала.
Флетчер развернулся и с револьвером Рамона в руке направился к Хайнцу. На ходу понял, что остался без правого ботинка. Глянул на Рамона, который лицом вниз лежал в расширяющейся луже крови. Рамон крепко держал ботинок. Как умирающая ласка, отказывающаяся разжать зубы на шее задушенной курицы. Флетчер остановился, чтобы обуться.
Хайнц повернулся, чтобы бежать, но Флетчер навел на него револьвер. Да, патронов в нем не осталось, но Хайнц, похоже, этого не знал. А может, вспомнил, что бежать все равно некуда, из комнаты смерти не убежишь. Остановился и только смотрел на приближающийся револьвер, и приближающегося мужчину, который держал этот револьвер в руке. По лицу Хайнца покатились слезы.
— Шаг назад, — приказал Флетчер, и Хайнц, плача, отступил на шаг.
Флетчер остановился перед машиной Хайнца. Какое там слово ввернул Хайнц? Атавизм, не так ли?
Прибор на столике на колесах оказался очень уж простым для человека с интеллектом Хайнца: три диска, рубильник с двумя позициями «Включено» и «Выключено», сейчас он стоял на последней, верньер реостата, в данный момент белая полоска чуть не доходила до вертикали, будь это циферблат, указывала бы на одиннадцать часов. Стрелки на дисках приборов стояли на нулях.
Флетчер поднял стило, протянул Хайнцу. В горле у того что-то булькнуло, он отступил еще на шаг. Лицо посерело, на лбу выступил пот, щеки блестели от слез. После второго шага он оказался аккурат под одной из ламп, и тень Хайнца
— Бери, а не то я тебя убью, — процедил Флетчер. — Отойдешь еще на шаг, тоже убью, — он понимал, что теряет время, понимал, что берет на себя функции правосудия, но ничего не мог с собой поделать. Перед его мысленным взором стояла фотография Томаса, с открытыми глазами, с отметиной на виске, напоминающей пороховой ожог.
Всхлипывая, Хайнц взял стило с тупым стальным наконечником вместо пера, осторожно, за резиновую рукоятку.
— Вставь в рот, — приказал Флетчер. — Соси, словно это леденец на палочке.
— Нет! — воскликнул Хайнц. Замотал головой и брызги пота и слез полетели в разные стороны. Лицо начало дергаться. Зеленая сопля вылезла из одной ноздри. Расширялась и опадала, в такт быстрого дыхания Хайнца, но не лопалась. Ничего подобного Флетчер никогда не видел. — Нет, вы не сможете меня не заставить!
Но Хайнц верил, что Флетчер сможет. Невеста Франкенштейна, возможно, в это не верила, у Эскобара просто не было времени, чтобы поверить, но Хайнц видел, что права на отказ у него нет. Он находился в положении Томаса Эрреры, в положении Флетчера. С одной стороны они как бы поменялись местами, с другой — нет. Знать — это из разряда идей. Идеи здесь не проходили. Здесь верилось только тому, что человек видел собственными глазами.
— Вставь в рот, а не то я разнесу тебе голову, — Флетчер направил разряженный револьвер в лицо Хайнцу. Тот издал вопль ужаса. И тут Флетчер услышал собственный голос, тихий, внушающий доверие, искренний. Интонациями напоминающий голос Эскобара. «Мы оказались в зоне низкого павления, — подумал он. — Нас ждут чертовы ливневые дожди».
— Я не собираюсь бить вас электротоком, если вы не будете тянуть время и быстренько сделаете то, о чем вас просят. Я просто хочу, чтобы вы знали, каковы эти ощущения.
Хайнц вытаращился на Флетчера. Его синие, с покрасневшими белками глаза струились слезами. Он понимал, что Флетчер лжет, само собой, сказанное Флетчером не соответствовало логике момента, но Хайнцу очень хотелось, чтобы журналист говорил правду, тут не до логики, а именно Флетчер мог сохранить или оборвать его жизнь. И для того, чтобы Хайнц решился, не хватало лишь маленького толчка.
Флетчер улыбнулся.
— Сделайте это ради ваших исследований.
И эта фразу убедила Хайнца, пусть не до конца, но в значительной степени, и он поверил, что Флетчер, в конце концов, мистер Может-Он-Так-И-Сделает. Он вставил стальной наконечник в рот. Его выпущенные глаза не отрывались от лица Флетчера. Под ними и повыше стило, который больше напоминал не леденец на палочке, а старый ртутный термометр, раздувалась и опадала зеленая сопля, раздувалась и опадала. Все еще держа Хайнца на мушке, Флетчер перевел рычажок рубильника в положение «Включено» и резко крутанул верньер реостата. Белая полоска с одиннадцати утра переместилась на пять вечера.
У Хайнца возможно, было время выплюнуть стило, но электрический разряд заставил губы сжать стальной наконечник. На этот раз треснуло сильнее, словно сломалась не ветка, а сук. Губы Хайнца сжались еще плотнее. Торчащая из носа зеленая сопля лопнула. Как и один глаз. Тело Хайнца завибрировало под одеждой. Руки согнулись в кистях, пальцы растопырились. Щеки из бледных стали пепельно-серыми, потом темно-лиловыми. Из ноздрей пошел дым. Второй глаз выплеснулся на щеку. Поверх расплескавшихся глаз на Флетчера удивленно смотрели две пустые глазницы. Одну из щек Хайнца разорвало. Дым и сильный запах горелого мяса вырвался из рваной раны, внутри Флетчер увидел оранжево-синие языки пламени. Во рту Хайнца полыхал огонь. Язык горел, как тряпка.