Кати в Италии
Шрифт:
— Но как только Виктор Мальмин проснется, я спущусь к вам, — пригрозила она, перед тем как я в одном купальнике ринулась по крутой скалистой тропке вниз к причалу. — Даю тебе один час наедине с Леннартом. На большее не рассчитывай. Я приехала сюда купаться, пусть даже рядом со мной находится пара влюбленных!
Но сейчас, этим ранним утром на берегу Средиземного моря, я была наедине с Леннартом и осторожно покусывала свою руку, еще покрытую каплями соленой воды, чтобы убедиться: это не сон! Леннарту нравится мой затылок. Ужасно, что он разбирает меня по косточкам! Сначала ушки, а теперь затылок… Если я буду жива и здорова, я, может быть, смогу довести его до того, чтобы понравиться ему целиком. Но видимо, это произойдет поэтапно.
Некоторое время я лежала
— Ты не удивилась, когда я вынырнул и здесь, в Сорренто? — спросил Леннарт. — О чем ты подумала, когда увидела меня вчера вечером?
Не могла же я сказать ему, что чуть не упала в обморок от восторга, хотя, вероятно, именно это он и желал услышать. Я только ответила:
— Что думают в таких случаях… «Мир тесен» или что-нибудь в этом роде.
— Как тебе не стыдно, Кати! — возмутился Леннарт. — И это благодарность за то, что я совершенно изменил свой план путешествия?
Сердце мое забилось. Неужели он и вправду взял на себя труд приехать сюда только ради меня?
— Зачем ты это сделал? Зачем изменил свой план путешествия? — с надеждой спросила я.
— Ева уговорила меня, — ответил он. — Мы были в погребке «Ульпия», как ты, вероятно, слышала. Но ты посвятила себя в это время некоему Мальмину.
Ах вот что! Его уговорила Ева! Интересно, больших ли трудов ей это стоило? Похоже, Леннарт отгадал мои мысли, потому что сказал:
— Вообще-то очень уж долго уговаривать меня не пришлось! Я подумал, что очень приятно было бы снова увидеть тебя. Ну и Везувий, конечно, тоже! Прежде всего Везувий!
— Спасибо, Леннарт! — поблагодарила я.
Затем мы снова помолчали. А я думала о необыкновенном явлении, имя которому — «Леннарт».
Как получилось, что я с первого взгляда так беспомощно влюбилась в него? Во-первых, в нем чувствовалась уверенность. Да, в нем были уверенность и дружелюбие, которые сразу бросались в глаза. В то же время он был чуточку надменным, немного насмешливым, и хотя рядом с ним я чувствовала себя маленькой-премаленькой, но тоже личностью.
Я сравнивала его с Яном. И Ян был надменным, но по-другому, словно он все время хотел тебя осадить, поставить на место. Он часто ругал меня и всегда хотел, чтобы я была другой, а не такой, какая я есть. Но все-таки иногда я могла обращаться с ним свысока, и он этому не противился. Я могла быть злой и отвратительной, не опасаясь никаких последствий. А ведь ничто так не опасно, как сознание, что ты можешь плохо с кем-то обращаться безнаказанно. С Леннартом это бы не прошло, я в этом убеждена. Никто не мог бы оседлать его. И ему никогда не надо было кого-то ругать. Он был спокоен и, само собой разумеется, дружелюбен и к себе требовал точно такого же отношения. Он был довольно скрытный, не очень распространялся о самом себе, но постоянно выказывал трогательный интерес ко всему, что рассказывала я, к самым мелочам. Поэтому я любила его. И еще мне нравились его глаза, и его рот, и его руки… Боже мой, теперь я тоже, кажется, начинаю разбирать его по косточкам.
Явилась Ева и прервала мои размышления.
— Виктор Мальмин проснулся, — угрюмо сказала она и нырнула в Средиземное море с головой.
— Хорошо, Кати, — сказал Леннарт, — тогда тебе лучше пойти и позаботиться о нем!
По вечерам мы сидели на пьяцце.
— Почему у нас нет никаких пьяцц в Швеции? — удивлялась Ева. — Такой вот по-домашнему уютной маленькой рыночной площади — восхитительной общей комнаты всего города, где встречаются, благоденствуют и общаются.
— Совершенно верно! — подхватил Леннарт. — Это для нас самое нужное. Наши рыночные площади, похоже, созданы только для того, чтобы внушать людям страх. Пришлите сюда несколько шведских архитекторов, чтобы они поучились.
«Например, Яна, — подумала я. — А потом он сможет вернуться домой и
Может быть, и не очень-то приятно сидеть на пьяцце в Сундбюберге [199] , когда метель и ветер в тридцать баллов, но ведь выдаются иногда весенние солнечные дни и теплые летние вечера. Я всегда ужасно раздражала Яна разговорами о том, что современное градостроительство Швеции неприятно своим однообразием и действует на нервы людям, вынужденным жить в этой стране, оно просто убийственно и уничтожает всякую радость. И когда теперь я видела чудесную способность итальянцев все так живописно и уютно устраивать, я понимала, что права. Посмотрите хотя бы на этот маленький городок с его пьяццей, узкими проулками и веселыми магазинчиками и планом, не начерченным по линейке, а дающим простор воображению, с неожиданными поворотами то тут, то там. Не удивительно ли, что здесь так весело просто бродить? И не удивительно ли, что так уютно сидеть на пьяцце, где все собирались в вечерних сумерках и где наш друг Геркуланум с добрыми глазами подавал нам кофе.
199
Городок в лене Стокгольм.
Неподалеку от пьяццы Геркуланум и его братья Помпей и Везувий (имена в Италии тоже весьма живописны; и почему людей в Швеции зовут только «Калле»?) держали магазинчик. Из этого магазинчика он и снабжал кафе продуктами. Случалось, мы являлись на пьяццу посреди ночи, когда обслуживание уже прекращалось. Но тут из какого-то темного угла — всегда стремительно — появлялся Геркуланум и снова расставлял столики и спрашивал, что нам угодно. Времени закрытия кафе не существовало.
В эти беззаботные дни в Сорренто времени вообще не существовало! По крайней мере для меня. Я скользила «по волнам жизни», ни о чем не думая и не считая дней и часов. Мы купались у причала; мы загорали, сидя на террасе; мы, лениво качаясь, ездили по улицам в древних дрожках, которые тянули украшенные кисточками лошади; мы заходили в маленькие темные лавчонки и покупали совершенно ненужные нам вышитые вручную носовые платки и портсигары; мы нанимали лодку и плыли на Капри — чтобы взглянуть на Голубой грот. А по вечерам танцевали на террасе при свете звезд. Я танцевала с Леннартом, и сердце мое колотилось так громко, что мне казалось, люди должны были бы жаловаться на невероятный шум. Я танцевала под звездами, и, когда музыка замолкала, я слышала там, внизу, вечное бормотание моря. И я сидела в темноте под платанами рядом с Леннартом, и слушала, как плещутся волны, и смотрела на цепь сверкающих огней Неаполя, и я полностью разделяла мнение Фриды Стрёмберг, когда она в сотый раз повторяла:
— Милые вы мои люди, до чего ж это чудесно!
Но один день стал последним. В райских кущах никогда не остаются надолго.
«День, равный всей жизни!» Я знаю человека, сделавшего эти слова своим кредо. Именно так я и чувствовала себя в свой самый последний из несравненных дней в Сорренто, которые никогда больше не повторятся.
Завтра я вернусь домой, к будням и осенней мгле. Путешествие окончено! Фру Берг вернется домой к своей недвижимости, Фрида Стрёмберг — к своей плите в пансионате, Виктор Мальмин — к своему совершенно одинокому существованию — без Евы. Господин Густафссон вернется тоже домой — к своему шефу.
— Он ничегошеньки не смыслит в луковицах тюльпанов! — уверял нас господин Густафссон и плевал в Средиземное море.
Его последний день в Сорренто был основательно омрачен мыслью о том, как мало из всего самого важного в этом мире понимает его шеф.
Я не желала, чтобы хоть что-нибудь омрачило мой последний день в Италии. Но меня грызло беспокойство. Ведь речь шла о Леннарте, и мне не оставалось ничего, «кроме редких встреч и спешных расставаний». Это было все равно что катание на американских горках: вверх-вниз, от блаженства к отчаянию.